Название: Сингулярность
Автор: feel_right
Бета: Addie Dee
Персонажи: Дин, Сэм
Жанр: джен, АУ (с 4ого сезона)
Рейтинг: R (мат)
Размер: 237 слов



— Здесь прошло сорок лет, — говорит Сэм.

— А там — четыре месяца, — мягко улыбается Дин. Кажется, будто он совсем не изменился.

— Это нечестно, — отвечает Сэм, зная, что его слова не имеют смысла, шлепают по поверхности, как плоский камень — по плотной ряби воды.

— Лучше бы наоборот, — соглашается Дин.

Проходит немало времени, прежде чем Сэм наконец понимает его. Он раскапывает в манускриптах, он читает в брате: четыре месяца не были натянутой лентой.

В эти четыре месяца время утрамбовано, спрессовано складчато, как кишки, и на изгибах материя мгновений так плотна, что почти взрывается. Каждая морщинка времени, проведенного Дином в Аду, вспорота многомерным ветвящимся венцом агоний, неизвестных, непредставимых обитателям поверхности земли.

Дин дышит медленно, сонно моргает, мало на что реагирует. Он знает, в каком спектре видят птицы и как звучит инфразвук с длиной волны в десятки метров, а если постарается, то вспомнит, каково это — чувствовать за пределами восприятия рецепторов. У Дина слишком тонкие кости, чтобы выдержать вес мироздания, он и не выдерживал. Ад растягивал диапазон его вселенной, пока сознание не начало рваться по центру и Дин не стал сходить с ума.

Наверное, так воспринимает мир Бог. Тошнотворный ебаный бред.

Проходит немало времени, прежде чем Дин стягивается обратно. Невидимый процесс. Сэм неусыпно за этим следит.

Дин трогает шершавые книги в доме брата, морщится от запаха жареных колбасок, маслом оседающего в горле, — фирменного блюда старика Сэма. Дин думает: «Этот мир — микроскопический». Когда он осознает эту, только что пришедшую к нему, мысль, он плачет от облегчения.

@темы: бумажкомарательство, джен, R, СПН

---

Название: beautiful life
Автор: feel_right
Бета: Addie Dee
Пейринг: J2
Рейтинг: PG-13
Размер: 341 слово
Примечание: написано на заявку Вонг: «Драббл про Джеев. Рейтинг неважен, главное — чтобы пропитан был счастьем».



Дженсен скрестил лодыжки и откинулся на спинку скамейки. Тянуло йодным запахом моря и остро — свежей землей, которой он измазался, пока выбирался.

Порш, как большой печальный жук, беспомощно торчал лапками-колесами в небо. Закатное солнце выжигало сетчатку, и предметы казались чернильно-черными, плоскими, мультяшными: лохматый силуэт Джареда, озадаченно возвышающегося над полукружьями колес и сам автомобиль. Атлантический океан мирно сверкал и красовался.

Джаред, фаталист, будет опять рассуждать о случайностях и вероятностях.

Дженсен зевнул. Плечи чудовищно болели от остаточного напряжения. Джаред растрепал волосы на затылке, в продолжение движения махнул на машину рукой и потопал к Дженсену. Пересек асфальтное полотно, не наступая босыми грязными ступнями на тормозные следы протекторов. На шлевке изгвазданных в земле и траве джинсов, с левой стороны болтались на длинных шнурках убитые кроссы.

От того, как он, слоняра, плюхнулся на скамью, та аж выгнулась. Дженсен вытянул подальше ноги, раскинул руки по спинке, задевая Джареда, и откинул голову, закрыв глаза. В крови до сих пор плясал адреналин, и это было классное ощущение — жизни.

Соленый-соленый воздух забирался по глотке, оседая вкусно.

На колено Дженсена опустилась горячая широкая ладонь, загребающая цепкими пальцами. Засранец.

Дженсен никак не отреагировал, шевелиться не хотелось — плечи всё ещё ныли.

Ладонь жарким следом двинулась выше по бедру — неторопливо, и Дженсен даже сквозь веки видел, как Джаред шкодливо закусил губу и ждёт, когда он возмутится.

Пальцы съехали на внутреннюю сторону бедра, настойчиво нажимая на шов. По спине поползли мурашки.

Прикосновение, почти обжигая, замерло в дюйме от паха — в ожидании, что Дженсен не выдержит. Дженсен довольно вздохнул, и когда оно, не дождавшись, двинулось дальше, вскинул голову, слепо щурясь против солнца, шлепнул Падалеки по плечу:

— Я те дам, засранец.

Джаред не улыбался, но смотрел будто с восхищением и руку не убирал. Наклонился к Дженсену близко-близко, к самому уху и хрипло, со смаком произнес:

— Спорим, это я тебе дам.

Мурашки от уха разбежались вниз, по лопаткам, по спине и ниже, отключая мозги.

Дженсен лениво поднял руку, тыльной стороной ладони притянул Джареда к себе. Адреналин от того, что он делал, собирался сделать, накрыл дозу после аварии, перекрыл и взорвался возбуждением.

— Не-а, всё-таки я, — усмехнулся он Джареду в губы.

Джаред сдавленно рассмеялся, развеселившись, но не желая отодвигаться. Рассмеялся так, как имел обыкновение радоваться: закусив между зубами язык, который Дженсен и лизнул.

@темы: J2, РПС, бумажкомарательство, слеш, PG-13

---

И тут нежданно-негаданно нагрянул ОН.

Название: Магистраль I-10
Автор: feel_right
Бета: Addie Dee
Рейтинг: R (мат; тематика)
Пейринг: J2, ОМП/Дженсен (условно)
Жанр: слеш, АУ
Размер: 1 725 слов
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: МПРЕГ; все плохо, очень плохо, еще хуже, вас предупреждали.



Джаред хмурый, долговязый и вызывающе непрямой. Он стоит на пороге квартиры, выгнувшись плечами и позвоночником, и пространство вокруг приобретает вес, давит, крутит. Дверной косяк в сравнении с ним прямолинеен, как идеальная математическая функция.

— Да, Саймон, детка, — мурлычет в трубку Дженсен, — твой парень прибыл.

**

— Давай свой чертов образец, — говорит Дженсен.

— Сегодня не получилось, — привычно отзывается Джаред.

И так третий день. Джаред прошел школу начальной медподготовки и справляется со своими обязанностями по части осмотров Дженсена и утренних гигиенических процедур, но, в конце концов, Джаред должен быть здоров, как бык, раз он сюда попал, и эта хрень с недостачей его спермы начинает доставать даже Дженсена, а он очень терпеливый парень

— Дженсен, ребятам привезти тебе ещё шприцов? — спрашивает Саймон, и за спиной у Дженсена Джаред ломает что-то пластиковое.

— Нет, — отвечает Дженсен, чуть фыркая на саймоново «почему?» — Мы с Джаредом нашли общий язык.

Это значит: «Мы с Джаредом занимаемся сексом». Это значит: «Мне не нужны твои гребаные шприцы для спермы, потому что этот парень и так без заморочек ебет меня в жопу, и скоро имплантированный в меня мешок с яйцеклетками, наконец, разродится».

Джаред, услышав столь явную, вывернутую ложь, даже прекращает свою иррациональную деструктивную деятельность.

Дженсен знает, зачем врет: меньше процедур, больше проверок Джареду. О да, гораздо больше и глубже. Реванш за выкинутую из окна кофеварку.

**

А потом приходят парни из сервисного обслуживания, и у Джареда совсем срывает тормоза.

Он и до этого ломал весь комфорт дженсенова мира: телефонную трубку, раз за разом, стаканы, даже долбаную зубную щетку. Рвал нервы. Но никогда не говорил, что же он ненавидит, хотя ненавидит самое обыденное.

**

Ненавидит, когда Дженсен принимает всё — унизительные процедуры, аморальное обращение — запросто, мимоходом, похуистично. Джаред ненавидит привычку Дженсена игнорировать насилие и смиряться с дерьмом. И Джаред ломает пластиковые корпуса бытовой техники, грубит парням из сервисного обслуживания, сервисного обслуживания Дженсена — словно Дженсен микроволновка, чёрт.

Тогда же выясняется, что они несовместимы и детей быть не может — та самая глухая зона вероятности: двадцать процентов, что гены не сцепятся.

Джареда выпроваживают из казенной квартиры, закрывают за ним все замки; не Дженсен — всё те же парни из сервиса.

**

Спустя прорву времени Джаред вскрывает дверь автогеном: всё равно заметят, так что уж мелочиться. На пороге его с чашкой кофе, как какой-то долбаный аристократ, встречает незнакомый парень.

— У нас сломались замки? — спрашивает он, и за его спиной из ванной выруливает Дженсен. У него на левом запястье пластиковый браслет, на котором обычно пишут основные данные суррогатного отца: группу крови, резус фактор, аллергены. Таким браслетом окольцовывают только беременных.

Значит, Дженсен уже в деле человеческого воспроизводства.

Что, впрочем, не мешает Джареду вытащить его из квартиры, запинаясь сначала о парня с разбитым носом, потом о порог, потом о баллоны с газом.

**

Джаред похищает Дженсена, идиот, увозит, туда, где нет медицинской помощи и телевизора, нет датчиков и ректальных термометров по утрам, куда не звонит его долбаный куратор Саймон и никто не говорит Дженсену, что ему делать. Только Джаред, но Джареда всегда можно послать на хуй, этот пацан и так постоянно злится, поводом больше, поводом меньше, какая разница.

Дженсен пробует. Сделать себе обед (господи, как давно это было, чёрт, блять, ну и гадость, фак, горячо), взять напильник (ещё давнее, а вот теперь шрам останется, твою мать) и много других классных вещей, за который он ответственен сам. Сам. Потому что он так хочет.

— Они вернут меня, — Дженсен знает, знает, что вернут. Этот дом, этот парень, неловкий, нескладный, назначенный богом выпускать бабочек, сраный идиот. Выпустил бабочку, бабочка инвалид, бабочка теперь знает, какая она убогая, потому что живет в банке и завтра её нашпилят на иглу. Нервный срыв.

Их находят, конечно. Джареда ждет тюрьма, Дженсена — инкубаторий. Дженсен ласков с Саймоном, ласков, как ласковы к земле подушечки на лапах охотящегося льва. И Саймон покупается, организует ему свидание с Джеем, будто тот отец плода: не в обычном зале для свиданий, поделенном напополам стеклом, а в комнате для допроса, где между ними только стол. И охранник, здоровенный тупой мудак с таким брюхом, словно у него самого там взвод эмбрионов. Но охраннику плевать на Дженсена: в его мире тот хуже бабы. Он следит только за Джаредом.

Джаред неподвижен. Джаред сломан невыполнимой мечтой.

А Дженсен пьян своей грязной кровью, отравляющей его послушный-послушный разум. Он думает, наверное, задницей, и был бы повод, но они ведь даже не трахались.

— Я прощаю тебя, — говорит Дженсен и обнимает ладонями запястья, закованные в наручники. — Я прощаю тебя и всю твою придурь. Будь счастлив.

Джаред смотрит на него и не вырывает рук, потому что смертельно устал: провоцировать на действие толпу — легко, чистая манипуляция. Тянуть из болота одного, за душу, за пятки, изо всех сил, спасти одного — слишком близко, слишком больно, бесполезно. Пустое барахтание. Среди беспокойных движений дженсеновых пальцев он улавливает, как что-то царапает кожу. Улавливает обрывок фразы, на грани слышимости, замаскированной вздохом, и пока Дженсен отпускает, уходит, выходит прочь, мозг собирает, как паззл, слова.

«Покажи мне, парень».

За браслет наручника втиснута раскладная отмычка. Он учится пользоваться ей несколько дней. Остается выбрать нужные двери.

На всё у Джареда уходит неделя — потому что снаружи Дженсен потратил на всё месяцы.

Форд, дорога, Джаред, Дженсен за рулем и по двести грамм токсикоза каждое утро.

У Дженсена напрочь отсутствует инстинкт материнства: Джаред постоянно отбирает у него пиво и торгуется из-за сигарет.

— Иди на хуй, парень.

— Я неделю буду ходить за завтраками.

— И обедами.

У Джареда на языке вертится мгновенный злой ответ, но цель — отобрать сигареты, цель достигнута, ответ — к чёрту.

**

Эта дорога полна молчания. Наверное, это самая скучная дорога за всю их жизнь.

Никаких жестких металлических стульев, к которым прилипаешь задницей, на которых невозможно сидеть прямо, лишь неловко укладывать кисти рук на коленях, пытаясь как-то прикрыть пах. Джаред не спрашивает:

«Ваше имя?» — «Дженсен Росс Эклз».

Лента пресного пейзажа за окном. Как долгий сон.

«Ваша группа крови?» «Аллергии?» «Перенесенные заболевания?» «Выкидыши?»

Джареду совсем ничего не надо говорить.

— Бурито или хот-дог? — вот и все, что спрашивает Джаред; у него скрипучий, на согласных срывающийся в хрип, голос. Он очень долго молчал.

— Ананас.

Джаред смотрит на него, как на душевнобольного.

— Ананас, — это даже не вопрос.

— Да, — спокойно отвечает Дженсен, потому что он хочет свой долбаный ананас, а не играть в «орава какаду выучила одно слово».

**

— Как ты будешь рожать? — спрашивает Джаред: Дженсен просто потрясающе игнорирует растущий живот. Словно это большая обогревающая мозоль, которая просто отвалится с окончанием зимы.

— Я застрелюсь, — флегматично отвечает Дженсен. И Джаред ему верит.

**

Самый пиздец начинается в Таллахасси, когда ребенко-адская конструкция внутри Дженсена начинает давить на все органы, расположенные там легально, с волеизъявления господня. Законопослушные граждане штата «Дженсен» начинают болеть и ныть, как бы он ни лег. Это время запоминается Джареду как русские горки, выкованные в глотке самого дьявола.

Спустя месяц Джаред покупает колу в придорожном магазинчике, и Дженсен — округлый, нелепый и не очень-то дружелюбный (у него были кое-какие проблемы с непроизвольным мочеиспусканием, и он психует до сих пор из-за этого) — заходит туда следом, чтобы взять (или, может, своровать) пачку мармелада. Но из-за прилавка торчит парень, тот самый парень, и Дженсен, недолго думая, с нейтральным выражением лица достает из-за пояса беретту и простреливает отцу своего эмбриона колени — сначала левое, потом правое.

Джаред слышит болезненные вопли и никогда ещё Дженсен не пугал его больше, чем сейчас.

— Я бы с удовольствием впендюрил это тебе в брюхо, — перегнувшись через прилавок, Дженсен цедит слова сквозь зубы, — говнюк.

Серая футболка задралась и виден круглый, как часть идеальной сферы, обтянутой идеальной кожей, живот. Дженсен нервно одергивает полы куртки, хоть та всё равно не сходится, и прячет обратно пистолет. Когда он идет от двери магазина до автомобиля — позволяя себе перекатываться лишь чуть-чуть — Джаред хочет его просто невыносимо.

**

Когда плод пинается особо сильно, Дженсен закрывает глаза и с его лба ползет пот. Грудь перестает ходить ходуном лишь тогда, когда Дженсен судорожно сжимает рукоятку заряженного пистолета.

Он никогда не позволяет себе то, что Джаред видел раньше у женщин.

Дженсен никогда не обвиняет свой плод, он действительно не стремится его убить. Дженсен просто не планирует жить дольше момента начала схваток.

**

Это начинается раньше всех положенных сроков.

Мужчины носят дольше, но Дженсен…

Дженсен потерял беретту, и Джаред в жизни не признается сходящему с ума в агонии Дженсену, где оружие.

Джаред слушает, как с заднего сидения Дженсен сначала ругается на чем свет стоит, потом стонет, будто ему кишки выкручивают, потом — умоляет в бреду.

Джаред слушает, и его ногу уже сводит от того, как сильно он вдавил в пол педаль газа, выжимая из машины последнее.

Когда они добираются до ближайшего городка с лазаретом, когда находится хирург, ошарашенно осматривающий Дженсена, Джаред наконец может расслабиться. Должен. Должен. Иначе из его плеч, шеи и спины можно будет выстругать новое распятие для Христа.

Джаред не может поверить, что сейчас всё закончится, он рвется туда, внутрь помещения, куда спрятали Дженсена. Он нихрена не соображает. И медсестра, которая впускает его — видимо, тоже.

Дженсен спит на столе, в ворохе белых материй, раскуроченный, вскрытый, как взорвавшаяся труба. Он взрезан и подвернут с краев, бордовый, алый, глянцевый, голый кишками.

Из него достают и обрезают. Розовые. Мелкие. Умещаются, кажется, на одной ладони. Непонятные.

Джаред едва успевает выбежать из операционной; его тошнит в коридоре. Не от отвращения. Розовые вынутые почти перекрыли впечатление от Дженсена-прорванной-трубы. Почти.

Их двое. Обе девочки. Дженсен их успешно игнорирует и жалуется на дикую боль из-за шва.

Их надо оставить. Их надо отвезти в инкубаторий. Их надо покормить.

Джаред держит в руках мелких орущих уродцев и даже кошка в его детстве весила больше. Они очень мягкие, везде, их шеи и черепа. Одно у них стальное, точно: глотки.

Джаред не знает, как их теперь положить обратно в кроватку, и Дженсен забирает одну.

— Ничего не чувствую, прикинь, — усмехается он. — Просто какая-то странная мелкая хрень.

**

На третью ночь. Ни Джаред, ни Дженсен даже не просыпаются. Не чувствуют.

Утром врач со скучным сочувствием в голосе говорит, что так бывает: младенцы просто перестают дышать. В этом нет вашей вины. Синдром внезапной младенческой смерти.

**

Дженсен закапывает их тела сам. Джаред не может.

**

В мотелях они берут комнаты с двумя кроватями.

Иногда Джаред молча проводит пальцем по стеганому шраму, стянувшему две половины дженсенового живота.

— Иногда, — произносит однажды Дженсен, глядя в окно, и под пальцем Джареда его пресс двигается, — беру в руку упаковку пива или дрель. И точно знаю, что она весила столько же.

Розовая кожа на самой кромке разреза его глаз болезненно воспалена. Они ни разу не говорили об этом.

— Представляешь, — Дженсен хмурится и сбивается на вдохе, — как сраное пиво за шесть баксов.

Джаред накрывает ладонью его живот; мышцы под его ладонью рвано дергаются.

**

В мотелях Дженсен берет комнаты с одной кроватью — неважно, одноместной или двухместной. Джаред всё равно всегда спит так, словно впаялся в его спину.

@темы: J2, РПС, бумажкомарательство, фил, если тебя будут тестировать Роршахом — ВРИ!, слеш, R

---

Ну, мм. Я и близко не критик, зато я хороший критикан )) качественный, по совковому госту. Но я эволюционирую. Хорошо ))

Надо бы писать в треде работы, но я как-то пока проигрываю своему перманентному размазанному состоянию. Прошу прощения у всех тех, кого это каким-либо образом задевает.

Всё ниже перечисленное – моё скромное мнение и обсуждению не подлежит. Поэтому без комментов, простите.

Реверс — это невозможные, нереальные классные работы. Я пока лишь про артеров, потому что до текстов в осознанном состоянии добраться не удалось. И классные работы ВСЕ.

Не хочу декламировать хорошие слова со своей заныканной от глаз людских табуретки, поэтому только одно ) Только то, что уже звучало, и исключительно на правах рекламы с целью напоминать.

Sunken ships of Novem
Артер: Вонг
Автор: джаффар

об арте

Быть может, сказать о рисунке?

О том, что Дженсен ссутулившийся, в капюшоне, скрытный. О том, что его губы открыты так, как не откроет их женщина, но откроет мужчина, не больно-то и думающий о своей красоте. Открыты в задумчивости, открыты оттого, как расслабилась мышца на подбородке, вот так. О его спутавшихся длинных уже волосах, о том, как они лежат неаккуратными прядками, словно несвежие, как будто несколько дней пути, как будто Дженсен в лагере или в плену, или ванные просто не в ладах с этой реальностью. О том, какое у Дженсена выражение лица. Ни азарта, ни пустоты деревянной модели, ни любви, ни страха. В его лице — внимание. Полное сосредоточение на лице собеседника, что тот скажет на пылающий шар или на фразу Дженсена, или на ту штуку под их ногами, которую Дженсен осветил. Дженсен щурится от света, и синяя ночь лагеря, голубой свет предательницы-луны, желтый свет яркого, вынасилованного магией у природы шарика — смешиваются на его пальцах, увенчанных под корень обстриженными ногтями. Смешиваются так, что видно: шар — чужд этой природе, она не хотела его, не рожала его. Шар в руках человека, смотри, человек, мой синий, мой синий имеет на тебя право, твой желтый горит слишком ярко, слишком неправильно для моей ночи, его не надо мне! И всё равно ночь должна смириться с огнем, потому что он слишком сильный, яркий, сошелся с ночью на тыльной стороне ладони, сошелся и взял на равных.

Дженсен хитрец, и Дженсен прячется, потому что Дженсен боится. За ним охота или над ним опасность. Я вижу историю. Я слышу, как он и его собеседник сидят в ночи, и слышу как они молчат.

Или быть может о Джареде?

Он бледный как проклятый снегами и низкими надутыми тучами. Ооо, вот где азарт — в его глазах и полуулыбке. Он зол, он ледяной, его лицо меняется в бою мгновенно. Он всегда выманивает на бой, и всегда его соперники покупаются. Его выдает рука: сжатая на рукояти широкая, массивная, в ней читается всё внутреннее бешенство, которое в Джареде вскармливали с детства. Он не безумец, нет. Но он воин, его меч стирается под его руку, его ладонь стирается под его меч. Один в один — Джаред и бой, Джаред и меч, холод и сталь, бешеная метель и острия снега, выплеснутого в лицо. Джаред сложнее и проще, чем Дженсен. Джаред говорит: «Битва». И читающий его ведется, ведется, как не ведутся даже дети. Джаред просто больше ничего не говорит, не говорит, что там скрыто, заморожено в ледяной глыбе посреди его снежной смятой равнины, куда он возвращается в редких снах.

@темы: РПС, мысли вразброд, cool

---

1. Пока солнце смотрит на нас смертных, катаясь, болтая амплитудой макушки, отлучена ты от церкви круглой собаки, дитя. Твори дела мирские, истязая плоть свою. Лишь к ночи вернешься ты к собаке, собака выдернет хвост из круглости своей и будет гоняться за хвостом, а ты будешь планировать вверх и спиной к синему и увидишь: круглую собаку и её невозможно длинный хвост, и сложится для тебя весь мир в архимедову спираль.

Автор адекватен и играет в йо-йо с абстракциями.

2. Криз избранного. Слово "катарсис" звучит круче, но вики меня обломала.

@настроение:

@темы: мысли вразброд, флуд

---

реверс-реверс

@темы: Stitch

---

внезапно о_О

Название: Подарки
Автор: feel_right
Персонажи: Дин, Сэм
Жанр: джен
Рейтинг: R
Дисклеймер: персонажи не мои, коммерческую выгоду не извлекаю
Предупреждение: драма, крэк, трава, тяжелые наркотики (с) Addie Dee



Дин думает: «Вот и подарочек из ада».

Сорок лет не прошли даром. Он всё-таки урод. Пускай, это и проявляется безумно ранним утром спустя целых три года после возвращения.

Дин начал принимать облик демона: длинный, ниже колена хвост, как у любой адской твари, висит вдоль ноги, безвольным канатом. Ему немного не хватает до себе подобных — шипов и чешуи, выломанных позвонков и жала.

Аластар посмеялся бы.

Следующая остановка — чумная печать на лице, Дин помнит: видел такое на других, и тысячи раз боялся увидеть у себя.

Дин пытается выровнять дыхание, но оно превратилось в птицу с перебитыми крыльями, подпрыгивает в груди и не может вырваться.

— Господи, Дин, — в голосе Сэма сквозит настоящая паника.

— Привет, Сэм, — отзывает Дин, поворачиваясь, — кажется, я...

Сэм в ужасе рассматривает свои серые огромные, десять футов в размахе — крылья.

***

Есть повод позлорадствовать. Крылья обладают истинно сэмовым характером — сучатся, не слушаются даже Сэма. Но достается всё равно Дину — он сразу вспоминает те выматывающие месяцы, когда Сэм рос как на дрожжах и не влезал ни в одну вещь для людей нормального роста. Теперь же пара пернатых тварей раскрывается именно в тот момент, когда Дин пытается упаковать их под рубашку, наверняка, чтобы заехать ему по носу.

***

Крылья постоянно торчат из-под подола куртки и шевелятся. Люди зачарованно смотрят на нижнюю часть спины Сэма, и в данном случае Дин был бы счастлив, если бы такой ошарашенный ажиотаж вызывала задница его брата.

***

Однажды Дин на полном серьезе угрожает крыльям степлером, но осуществить свою угрозу не успевает — владелец мотеля вызывает копов из-за разбитого стекла и шума из их номера, и им приходится быстро сматываться.

***

Иногда Дин рассуждает о том, что на день благодарения им не надо будет покупать птицу.

— А ты носишь с собой запас хотдогов, — едко отвечает Сэм.

***

Они раскрываются во всю свою долбаную ширь пятый раз за день. Утром результатом такого фокуса вновь стало разбитое окно — Дин все руки исцарапал, вытаскивая из перьев осколки. Сэм сидел, вытянув одно крыло, склонив голову и тяжело дыша. Плечи его были каменными. Кажется, с этого момента — когда Дин выдергивал из нежных перепонок окровавленные стекляшки — крылья определили себе врага.

Тарелка с гамбургером летит на пол, ублюдки не собираются складываться обратно, повисая угрожающим пологом вокруг Сэма.

— В твою спину вселилась тупая курица, — ледяным тоном говорит Дин, глядя на свой испорченный обед.

Взбешенный, он выметается из мотеля на всю ночь, повязав куртку вокруг пояса — хвост невозможно запихать в штанину, пришлось, боже, ну да, пришлось вырезать в джинсах для него отверстие, и он сворачивается послушной петлей, прячась под завесой куртки.

***

Дин не помнит, как добрался домой. Но утром его терзает невозможное убийственное похмелье.

Хвост, обычно бодро загибающийся на кончике, сейчас лежит абсолютно пассивный и холодный.

— Он умер! — вообще-то есть повод для беспокойства и пусть Сэм прекратит так скептически его — их! — разглядывать. — Чёрт возьми! У меня на заднице кусок мертвого меня!

Сэм с плохо удерживаемой на лице серьезностью перехватывает хвост близко к основанию и Дин замирает.

— Пульс нормальный, — широко усмехаясь, говорит Сэм, прощупывает жесткими горячими пальцами позвонки хвоста. — Он живой, просто прими больше анальгетика.

***

— Ставлю пять баксов, что это кот, — улыбается Сэм. Крылья вольготно и немного небезопасно растянулись на спинке кресла. Дин думает, что всего пара движений, и пернатые придатки можно будет завернуть в гипс на вполне законных основаниях. А перед накладыванием шины их необходимо побрить. Да, именно. Побрить.

— Кто? — он с трудом отвлекает от увлекательных планов.

— Твой хвост. Он шевелится, когда ты психуешь, и спокоен, когда ты смотришь порно. Как думаешь, имя Берт ему подойдет? А ты теперь умеешь мурлыкать?

— А ты когда, наконец, снесешь яичко, Сэмми?

***

Они не охотятся и предпочитают не выходить на люди. Мало ли, за какую нечисть их может принять случайный охотник.

Сэм находит съемный дом на отшибе, в двадцати километрах от города, в котором они застряли — Ливенворт, штат Вашингтон.

Вокруг дома — хвойный густой лес.

***

Дин неосторожен, и раскаленное масло от жареного бекона попадает на кончик хвоста. Это чертовски больно!

С диким грохотом, сшибая взъярившимися крыльями всё на своём пути, Сэм прибегает на крики и резко тормозит на пороге.

— Фто? — спрашивает Дин, аккуратно удерживая зубами обожженный кончик во рту, неловко обсасывая ноющее место. Очень удобно: он продолжает готовить, и плохо координирующий в пространстве хвост — зафиксирован. Это же как палец. Как засунуть палец в рот и прикусить зубами, так какого черта Сэм так пялится?! Палец!

***

Двое половозрелых парней на одной очень ограниченной территории — это сложно.

Хвост Дина постоянно шлепает по штанинам, мелькая белым пятном бинта.

Сэм часто тренируется на улице: там он может навредить только деревьям, не вышибая при этом стекла.

***

Крылья просто в ужасном состоянии: Сэм не может выковырять всю грязь, пластинки перьев расслоились, превратившись в подобие лохмотьев. Дымчато-серый стал банальным грязным. В свете утреннего безжалостного солнца Сэм выглядит, как потрепанный жизнью помойный голубь.

— Дай, — говорит Дин. Он возится до самого вечера, вынимая мертвых насекомых, крупицы коры и травы. Перья, одно за другим, приходится оглаживать влажной тряпкой и соединять пластинки.

На следующий день Дин возвращается из города с бумажным пакетом. С широкой ухмылкой он достает средство от мелких паразитов для животных.

Сэм в бешенстве, а вот крылья не имеют никаких возражений.

***

Иногда Сэм аккуратно берет его за хвост, разглядывает с любопытством, и Дин не возражает, будто на метровый отросток не распространяются правила личного пространства.

Сэм проминает кожу, как на обычном теле, щупая позвонки, перекатывая их между жесткими подушечками пальцев.

Дин же не прекращает войну с его крыльями, но те всегда слушаются, когда дело доходит до дезинфекции или вправления перьев.

Однажды Дину пришлось вправлять брату вывихнутое крыло. Там очень тонкие кости. Будто держишь ребенка. Тонкие кости и сильные мышцы — его брат, всегда таким был, хотя по виду не скажешь. Дин уж точно не скажет.

И всё-таки.

***

Они прочесывают газеты и интернет, ища подозрительные случаи, отзваниваются Бобби.

Однажды Дин задумчиво рассматривает свой хвост, и перед глазами встает, как тот будет старый, с какой-нибудь идиотской пигментацией, седыми микроволосками и множеством ожогов от горячего масла.

Что самое ужасное, его не пугает эта фантазия.

***

Сэм не умеет летать. Он подсчитал — для его веса, с такой комплектацией крыльев не хватает ещё как минимум трех метров размаха.

— Куриные бесполезные обмылки, — ворчит Дин.

***

Сэм мало спит, его ботанскому деятельному мозгу нужно что-то делать, постоянно и всегда. Он сутками сидит в сети, разыскивая сведения по монстрам.

Им стали звонить охотники, которым требуется информационная поддержка.

Дин уважает Бобби, но не собирается на пару с братом отращивать кепки и телефонные станции под боком.

Да, дело только в этом.

***

Лысыми крылья выглядят крайне нелепо. Дин обводит зеленым фломастером вены, но чтобы их найти, нужно хорошо сосредоточиться, как на охоте, и размалеванный синим маркером хвост азартно мелькает из стороны в сторону. Сэм иногда ловит его за кончик и ласково гладит подушечкой большого пальца.

***

— Готов?

— Да.

— ...

Крылья бьют Дина медленно и сонно, и он жалеет, что не получилось достать больше обезболивающего. Сэм до побелевших пальцев цепляется за подушку, но не произносит ни звука. Полиэтиленовая пленка под ним шуршит с каждым движением пилы у Дина в руке.

Чувствуя мелкую дрожь тонких перепонок и ломкое хрусткое сопротивление кости, Дин пытается не разговаривать с крыльями, которые отрезает.

***

— Вы так и не выяснили, что это было? — спрашивает Бобби.

— Нет, — нараспев отвечает Дин. От лежания на кровати он уже сходит с ума, но даже поход в туалет превращается в пытку.

— Это ведь могла быть воля Господня, — говорит Кастиэль.

— Отвали, Кас, — кряхтит Сэм — он готовит яичницу с беконом, и случайно уронил лопатку. За ней пришлось нагибаться.

По дороге из туалета Дин прихватывает со стола ноутбук Сэма. Осторожно ложится животом на кровать. Взламывает подсмотренный пароль — deans_lovely_tail, Сэм, вот же засранец! — и выбирает дело. В пределах суток езды, и чтобы не требовало немедленного вмешательства, кто-то вроде штриги или проклятого дома.

Вся стена в их лесном доме увешана газетными вырезками о пропавших людях, об убитых людях. Всё то, что Винчестеры накопали за время своей изоляции.

Дин выбирает дело.

@темы: бумажкомарательство, джен, R, СПН

---

Название: Граница прибоя
Автор: feel_right
Бета:  Addie Dee
Пейринг: J2
Жанр: сказка
Рейтинг: R
Дисклеймер: к реальным людям отношения не имеет

Примечание: написано по мотивам заявки с Кинк-феста II "Дженсен - русал, который поменял свой хвост на пару прекрасных, пусть и слегка кривоватых ног".

Огромное спасибо Эдди. За много чего.


Андерсен явно злоупотребил мелодрамой.
По крайней мере Джареду ни разу не удалось воспользоваться «Русалочкой» как валидной инструкцией по русалам.

Всё было не так.

Да, в конце концов Дженсен спас его. Ну или наоборот — это как посмотреть.

Однако началось все с того, что он чуть не стал причиной безвременной гибели шестилетнего Принца Межморья: схватил за лодыжки из синей тьмы, утягивая. Джаред с перепугу нахлебался воды и поставил чудищу фингал пяткой, а как только выбрался на пляж — припустил прочь, задыхаясь от жгущей горло соли. Целых два дня боялся подойти не то что к линии прибоя — к полосе песка. До тех пор, пока с ним не стали разговаривать кувшины с водой.

«Прости, дурак».

Хорошее извинение, что говорить, но будь оно другим — Джаред не рискнул бы вернуться к морю.

Дженсен нашелся на том же месте, откуда Джаред недавно улепетывал в ужасе: полулежал на валуне, упираясь ладонями в камень, локтями — в живот, пытаясь перенести вес всего тела только на две руки, балансируя хвостом. Джаред даже не успел удивиться, испугаться чуждости, другое было важнее:

— Сам дурак! — крикнул он, рассерженно поджимая губы.

У Дженсена от неожиданности подломились руки и он смешно шлепнулся в воду, мазнув телом по камню. Вынырнул, поморщился, хмурясь и потирая бок:

— А ты трусливый, как девчонка!

— Сам девчонка, — шепнул Джаред, потому что Дженсен и вправду был похож.

— У-у, только сунься в воду, тюлень, — пригрозил Дженсен, прищурившись.

— Сам тюлень, — насупился Джаред, не зная, что это за ругательство. И тогда Дженсен рассмеялся — так легко, словно не над Джаредом вовсе, и было настолько здорово, что Джаред засмеялся тоже.

***

— Тюлень, тюлень, — дразнился Дженсен — уже подросший, с ломким голосом и короткими теперь, смешно торчащими волосами.

Джаред фыркнул. На девятилетие ему наняли учителя для обучения грамоте и арифметическим наукам, и Джаред наконец стал понимать книги. Он излазил пол королевской библиотеки, чтобы найти, кто такие эти тюлени. Оказалось — одни из немногих млекопитающих, которые классно плавают. Так что Дженсен был сам дурак.

Дженсен рассказывал про морских магов и колдуний, про могучих воинов с огромными хвостами, сметающих врагов одним взмахом. Джаред — взахлеб — про Писание, про книги — тяжелые, с листами из плотной бумаги, пахнущей пылью, или из мягчайшей телячьей кожи, с тонкой вязью букв, послушной кончику пера в руке человека. Джаред писал свое имя, названия морей, земель и зверей.

Он даже изобрел аж два варианта написания для имени Дженсена, показал тому с гордостью неровные буквы на песке. Но Дженсен посмотрел непонятливо, разозлился на что-то, обрызгал водой и уплыл. Джаред скуксился, возился в одиночестве, нарисовал веткой маму, папу, сестру, брата, Дженсена, семью Дженсена, такую же, как у него самого — обязательно такую же.

С пляжа его забрала нянька, причитая и охая: холодно же, сентябрь. Джаред уже кашлял немного, ведомый нянькой, оглядывался на море, и ему казалось, что Дженсен там, рядом с валуном.

Его не выпускали из дворца неделю — лихорадочно горячего, надрывающегося кашлем. Под конец недели звенел каждый кувшин, по глади ванн шла гневная рябь. Джаред задумывал побеги, но, как только решал, что готов к очередному, хворь накатывала с новой силой, острыми когтями царапала горло, стискивала пекущим обручем голову, и Джаред плакал, пригвожденный к боли. Шмыгая носом, жаловался стаканам с водой. Как становилось полегче, его сажали на пуфы, обертывали плечи одеялами, совали ноги в полный до краев таз. Джаред, вымотанный, складывался в пуховом пологе, елозил мокрым лбом по коленям, убирая прилипшие волосы. Водил пальцами по парящей глади и обещал скоро прийти.

Когда он, наконец, вырвался — слабый, закутанный в сотню одежд — к морю, выяснилось, что Дженсен не слышит, если люди говорят с водой. Связь оказалась односторонней. Дженсен не признался, конечно, но перепугался он жутко: подумал, что Джареда увозят жениться на какой-нибудь принцессе. Впрочем, испуг он быстро забыл, радостный оттого, что снова рядом «поленце» (за «поленце» Джаред погрозил ему кулаком, упрямо сжав заледенелые пальцы — варежка к тому моменту уже потерялась).

***

Первая кузина, прибывшая к Джареду, была старше его на два года. Он вежливо водил её по дворцу, огорошенный открытием, что пятнадцатилетние женщины уже такие скучные. Мэган в свои девять, хоть и была несносной заразой, заморскими фасонами и исчислением родословных кавалеров пока не интересовалась.

Дворец в конце концов исчерпал себя, и одуревший от щебетания и капризов Джаред потащил гостью к морю, злорадно предвкушая, что вскоре страдать придется не только ему, но и ещё одной самодовольной хитрой рыбине.

Рыбину кузина сходу обозвала ловцом жемчуга, обрадовалась. Но потом увидела хвост, завопила и хлопнулась в обморок — очень ненатурально. На вопрос опешившего Дженсена: «Чего это она разлеглась?», Джаред только глаза закатил: мол, оцени, с чем я весь день возился. А кузина нахмурилась, приподнялась на локтях и объяснила про пиетет.

Дженсен, предатель хвостатый, про пиетет, кажется, понял: подозвал кузину поближе, рассыпался в комплиментах, ручку даже поцеловал. Кузина краснела, взмахивала ресницами, крутилась, принимая странные позы, и они аж полчаса проговорили, как скучные взрослые. Джаред почти успел обидеться, но потом кузина подвязала платье выше колен и в своих панталонах стала похожа на пиратку, а Дженсен наконец перестал изображать из себя не пойми кого и шлепнул по воде хвостом, окатив обоих королевских особ с ног до головы. Джаред был счастлив.

Кузина вернулась тем же летом, когда в королевском саду уже собирали яблоки. Ночью они втроем сидели на валуне, с трех сторон подтачиваемом водой, и кузина плакала, горько-горько. Дженсен обнимал её за плечи, потом целовал в губы — тихо, грустно. На Джареда вдруг накатила такая нежность, что он наклонился и прикоснулся губами к мягкому округлому плечу кузины, к жестким замерзшим пальцам Дженсена.

Наутро кузина уехала, и Джаред узнал, что её выдали замуж за иноземного то ли князя, то ли герцога. Тем же вечером Дженсен признался ему, что тоже — принц, и Джаред цеплялся за его плечи, хватался до синяков, стоя почти по пояс в холодном уже море, кричал, что не отпустит, никаких свадеб, никаких там королев, слышишь, ты, дрянь чешуйчатая! Дженсен, не давая обещаний, выпихивал на берег, онемевшие пальцы соскальзывали с его каменных бицепсов, и когда захлестнуло волной, Джаред, отталкиваемый, трясущийся, упал, глотая тяжелую воду, как воздух.

Очнулся он от жара на губах и русалочьей брани — Дженсен учил его когда-то, в ответ на умение читать и писать по-человечески. Очнулся и тут же задохнулся, закашлял, выблевывая жидкость из саднящих, словно стеклом набитых, легких. Грудь ломило, и Джаред понял, что Дженсен давил, чтобы сердце пошло, дышал в глотку — на губах до сих пор тлел горячий след.

Дженсен выдохнул устало, перекатился на спину.

Под мокрые штаны, под рукава рубахи забиралась мерзлота ночного бриза. Джаред понял, что больше не боится — ни свадеб, ни королев там всяких. Его друг рядом.

Друг сел, склонился над хвостом, позвонки выступили на спине, мышцы напряглись, перекатываясь, будто вплавленные одна в другую — компактно, хитро пряча силу. Проворчал:

— Ну вот, песок под чешую забился.

Джаред помог ему добраться до воды. С минуту смотрел на черные волны с лунными бликами, промерз окончательно и пошел домой.

— Я никогда не женюсь, — спокойно заявил он опешившему отцу. Мокрый, хмурый, маленький, упрямый.

— Что за глупости, — покачал головой отец, отодвигая стопку государственных, в сургуче, бумаг: устал при свечах столько читать.

— Я никогда не уеду из этого замка, — сказал маленький серьезный Принц. — Я всегда буду защищать это место, моих подданных и моих друзей. Но для этого мне нужно никогда не жениться.

Король подпер голову рукой и не нашел слов.

***

На совершеннолетие Джареда море штормило. Ну и не только море: Джаред, слишком лихо отметивший долгожданную дату, сбежал из сияющего огнями дворца играть в опасные игры со стихией, не удержал равновесие на палубе и — просто выпал. За борт. Это была бы дурацкая пьяная смерть, и Дженсен думал дать этой смерти свершиться, если бы это хоть как-то повлияло на мозги малолетнего двуногого тюленя.

Но мертвые не могут учиться на ошибках.

Так что Дженсен ограничился корректировкой маршрута от места кораблекрушения до суши — через холодное течение. Джаред проснулся у него в руках, заорал, лихо поминая Дженсена и всю его родню, витиевато приплел морскую корону. Мальчишка это умел, языкастый, как осьминог. Отпускать его Дженсен не рискнул и весь путь до берега слушал обиженный кашель.

— Пьянь, — сказал он, вытолкнув Джареда на берег.

Через два часа Дженсен нашел принца всё там же. Валявшийся на песке Джаред, едва завидев его, рванул в воду, замер перед Дженсеном, жадно разглядывая протянутую ему переливающуюся в неверном лунном свете ракушку. А потом поднял взгляд, и вот тогда Дженсен понял всю ту муть, которую рассказывала бабушка про старую магию, про то, как русалка получала власть над человеком лишь силой своего голоса. Вот так Джаред получил власть над Дженсеном: силой этого вечера, растрепанных волос, светлой широкой улыбки.

— С днем рождения, тюлень, — сказал Дженсен, и Джаред улыбнулся ещё шире.

***

Джаред был легок в воде, на воде, плавал ловко — перебирая своими смешными ногами, растопыривая на них пальцы. Он забирался, бывало, очень глубоко, и рвался ещё глубже, но Дженсен присматривал за ним. Иногда они погружались настолько, что закладывало уши, тяжелая темная масса воды стискивала грудь плотным холодным объятием. В такие вылазки Дженсен таскал с собой связку из желудков акул. Набирал в них воздух и подавал Джареду, когда тот кашлял серебристыми разлапистыми пузырями.

Дженсен долго и изворотливо избегал встреч с родней, прятал Джареда, путал, как русалка какая, да разве такого спрячешь? Дорвался до Дженсеновой семьи, любопытный тюлень — и нарвался: они хватали его за ноги, щипали, щекотали, и Джаред смеялся прямо в воде, Дженсен задолбался отвязывать шарообразные, набитые воздухом желудки. Он шикал на Маккензи и смеялся вместе с Джошем. Джаред что-то объяснял на пальцах Мак, но та не понимала, повторяя: "Что? Что? Креветки? Одноногий паук? Что?"

Отец, морской Повелитель, чуть не проткнул Джареда малым парадным трезубцем, но ловкий, четырехплавниковый Джаред извернулся и стремительно подрапал на поверхность, куда отец не плавал.

Отец был в гневе: люди оскверняли моря своими самодельными тяжелыми ракушками, рушили их прямо на головы морским жителям, словно имели право; расставляли повсюду тонкие сети, ломая быт морского народа. И вот теперь! К королевской семье! Как к себе домой.

Дженсен тоже злился, потому что это же Джаред, мелкий сопляк, там от принца-то — одно слово, и в воде — хуже новорожденного русаленка, какой из него враг?! Это же Джаред, с его улыбкой, с тощими смешными ногами, долговязый, как дельфин.

Отец запретил соваться на поверхность, запретил — к Джареду. Запретил Джареда.

***

Целый месяц от Дженсена не было никаких вестей, во дворце повисла непривычная тишина – никаких внезапных ночных перезвонов фонтанов и всплесков в вазах с цветами. Джаред приходил на берег, бросал плоские камни, и они прыгали по волнам, как живые. Дженсена это всегда злило, потому что однажды он случайно так получил в лоб, подкрадываясь к ничего не подозревающему Джареду.

Джаред заключал пари сам с собой: если камень прыгнет тринадцать раз, Дженсен придет. Камень постоянно тонул на одиннадцатом.

***

Спустя месяц неизвестности, тоскливых метаний, тревожного одиночества и матушки, вконец измучившей причитаниями над бледным видом и плохим аппетитом сына, Джаред нашел Дженсена на берегу. И не поверил своим глазам.

Розовая кожа. Сухие русые волосы. Джареду всегда было интересно, кто Дженсена так ровно стрижет под водой-то.

Но самое главное — ноги. Две штуки, как и полагается. Джаред, как увидел — дар речи потерял. Дженсен, ехидна Дженсен, морской бог, ребенок воды, хвостатая морская бестия — и с ногами. И между ног тоже, ага.

Сэди Дженсена узнала сразу, кинулась, заливаясь счастливым лаем. Херли опешил, как и Джаред.

Дженсен открыл глаза, шарахнулся в сторону от Сэди странным движением, словно волной перекатился. Уставился на свои ступни, пошевелил пальцами. И откинулся на спину. Джаред испугался тогда жутко, а оказалось, что скотина эта ржёт. Шевелит пальцами и ржёт. Беззвучно.

— Так ты теперь немой? — неверяще спрашивал Джаред, и на его лице расползалась ухмылка. Колкий, остроумный Дженсен, к которому словами-то не подберешься — безмолвен. Ха!

Впрочем, Дженсен так заехал ему в плечо, что на безгласого калеку ни капельки не тянул.

***

Загадочного немого гостя, которого привел лично Принц Джаред, обсуждали во всем дворце: насмешливый лучистый взгляд, теплую улыбку, королевскую стать. Недолго — у всех хлопот было по уши, со дня на день должно было прибыть иностранное посольство.

Но для Джареда все посольства затмил новый, человеческий, сухопутный Дженсен. Он увлеченно, издевками и похвалами, учил его, как есть вилкой и метать ножи. Показал, наконец, библиотеку; Дженсен тогда озирался ошалело и недоверчиво — столько бесполезного хлама разом. Русалочьи письмена занимали меньше места: один знак весил много и рисовался сложнее, чем человеческие буквы, — и ими была написана история мира на камнях и мертвых рифах по всем морям.

За обедом Джаред сказал:

— Папа, это моя невеста.

Дженсен прицельно запустил в него оливкой. Джаред состроил серьезную мину и погрозил пальцем, на что Дженсен почти неуловимо закатил глаза, устало посмотрел на Короля, и в этом взгляде читалось: «Как вы-то его целыми сутками терпите?»

Джаред пробурчал себе под нос: «Тюлень».

***

Два дня Джаред неотступно таскался за Дженсеном, с интересом наблюдая, какой тот выберет маршрут, или какую вещь начнет вертеть, над чем усмехнется.

Но вечерами Дженсен уходил на пляж, смотрел на море, пока не садилось солнце. Он не слушал Джареда, будто и неважно — здесь тот или нет. Просто глядел на бликующую, неспокойную водную поверхность, разбитую на множество осколков медного неба. Джаред сидел рядом и хотел: спросить. Про голос, про хвост. Но каждый раз, как набирался смелости, воздух застревал в горле и не желал выливаться в звук. За два вечера таких раз набралось полсотни.

В сумерках Дженсен вставал с песка, хлопал Джареда по плечу, зовя с собой, и они возвращались во дворец.

Ночами Джаред, завернувшись в пуховое одеяло, пробирался в спальню Дженсена, тормошил, рассказывал всякие глупости и выдумки, сказки о злых колдунах и страшных проклятиях, и смешные волшебные небылицы.

***

На утро третьего дня на горизонте показался корабль иностранных гостей. Судно приближалось быстро и напоминало приземистое чудовище с иглами.

В честь посла, оказавшегося надменной молодой женщиной, во дворце устроили пышный приём, по всем правилам щедрости и великодушия, присущих стране Межморья.

Дженсен флиртовал напропалую, нежно слушал горделивые речи, смотрел внимательно из-под своих дурацких ресниц. Джаред вклинился в сладкий поток, одарил посла комплиментами. И показал язык Дженсену, едва та отвернулась, подзывая слуг. Впервые в жизни Дженсен посмотрел на Джареда с угрозой.

— Ваше Величество, — обращалась посол к Королю, — наша империя видит в Вас сильного союзника. Или врага. Решать вам. Назревает война, и люди должны объединиться. Ваша страна прекрасна и зелена, но эта война не обойдет ее стороной. Наш правитель прислал свидетельство того, насколько глубоко заблуждение о мирной воде морей.

Очарованная взглядами, ласковыми восхищенными прикосновениями, посол позволила Дженсену вести её на борт громоздкого корабля. Следом шли Первый Премьер и Младший Принц. Джаред — немного отстраненно — но всё же был зол.

Посреди палубы возвышался гигантский, размером с конюшню, ящик. Со всех сторон потянулись матросы, рванули веревки, деревянные сваи рухнули, просмоленные доски развалились, осыпались в стороны, и Джаред понял, что это катастрофа.

Чудовище. Огромное серое тело, вмятое в сотни веревок, растирающих кожу до багровой крови. Рваные бока, широкие, как холмы перед дворцом. Тяжелый поверхностный вдох глубоководной твари, едва ворочающей пластами плавников.

Из спины бугрились матовые, будто мукой обсыпанные, шипы. Губы беззвучно раскрывались. Глаза сочились мутной жемчужной влагой.

Нет таких существ на суше. Нет даже подобных.

Первый Королевский Премьер задохнулся в ужасе.

Принц невежливо выхватил посла из рук Дженсена, узнавая едва заметное движение к ножу за поясом. Стража — и тех, и других — бряцая, зашевелилась, столкнулась.

— Да уж, — затараторил он, загораживая собой посла от напряженного, натянутого как струна Дженсена, — я вижу. Значит, хотите поднять нас на бунт против морского Повелителя? Вы для этого выкрали воина моря?

Посол смотрела на Джареда круглыми глазами:

— Ты знал, ты знал про них, про мир чудовищ... Вы в сговоре...

Джаред захотел её ударить.

— Зачем вы сюда его притащили? Бросить нас на передовую? Чего хочет ваш хитрый правитель?

Его плечо сжали. Дженсен. Взрезал ножом свою ладонь, опустился на колено и прямо на палубе вывел: «Их купила ведьма. Освободи! Иначе война».

Чернил не было, кровью пришлось. За своего боится, за рыцаря Круглого рифа, или что там у них.

Дженсен знал, что привезет посол. И как Принц пришел за своим подданным, переступив через хвост, через водную свободу, через немоту — и Джареда.

Джаред прочитал и перевёл на него стылый взгляд.

— Я думал, ты пришел ко мне, — тихо сказал он. — А ты пришел за этим, да? — спросил, кивая на чудовище. Дженсен прищурился, словно видел плохо.

Джаред отвернулся к послу.

— Госпожа Посол, приглашаю вас в наш прекрасный дворец. Вы отведаете много морских угощений, увидите украшения, дарованные морем. Мы не дети воды, но мы знаем, как жить с ней в гармонии. Завтра вы отправитесь обратно с этим ответом. Морской воин отправится с вами. Ваш корабль словно крепость. Надеюсь, морской Повелитель будет к вам благосклонен.

Джаред протянул согнутую руку, приглашая посла. Та, вздернув подбородок, сама спустилась в шлюпку, ожидающую высоких особ.

***

Дженсен, вынужденный уйти, не дотянувшись до шипастого чудовища даже ладонью, чтобы утешить, — метался по берегу. Джаред ловил его за руки.

— Так было надо, так было надо, дурак. Я не мог забрать его, это ж трофей! Да не дерись ты! Сам подумай! Завтра им плыть через столько воды, им не дадут, ты же знаешь, ваши крабы прогрызут дно, напоят корабль под завязку. Твоему... твоему приятелю нужно лишь пару дней продержаться. Ну что ты вырываешься. Ай! Да стой ты!

Схватил, облепил руками, Дженсен дернулся, но застыл.

— Они выйдут в открытое море завтра. Завтра мы с тобой отправимся к твоим, в вашу королевскую впадину. Сначала нужен будет Джош, через него – с твоим отцом договоримся. Ну же, Дженсен, всего сутки, всего ночь перетерпеть, слышишь?

На закате он потерял Дженсена. И уже подбегая к причалу, понял, что опоздал: над водой разнесся рёв, и пушечные выстрелы рвущихся канатов, и стон дерева. В латунных лучах уходящего солнца, проткнувших веером низкие тучи, темный силуэт корабля накренился.

Все во дворце услышали прекрасное пение — сотни русалок вынырнули из глубин. Голоса накладывались один на другой, затапливали долину, кувшины с водой и вином взрывались, фонтаны били, словно гейзеры, в небеса.

Громовой всплеск волной накрыл берег.

Чертов упертый русал.

Джаред бросился в воду, отвязал от свай лодку, схватился за весла, как одержимый.

Не сейчас, Дженсен, не сейчас. Что ты там отдал за ноги? Когда тебе хвост твой ненаглядный вернут? Как только рыцаря своего освободишь?

Не уйдешь ты обратно в воду, сколько можно, столько лет по другую сторону прибоя. Не сейчас, когда ты был рядом, теплый, трогать можно было, обнимать. Поцеловать можно было в ухо розовое, — от этой мысли Джаред зажмурился. Можно было в губы.

Не сейчас.

Джаред не доплыл до корабля черт знает сколько, когда за борт схватился Дженсен. Джаред подтянул его.

Руки все в ссадинах. Исцарапанный. Замерзший. Джаред облепил его, согревая, поцеловал в висок.

Дженсен, мягкий, покорный, расслабился. Потом вдруг извернулся, посмотрел в глаза, и одними губами сказал: «Скучать по тебе буду», — и Джареда обожгло холодом от его кожи. Солнце мазнуло по Дженсену в последний раз и уснуло.

А Джаред взял и поцеловал Дженсена в губы.

***

Лодка качалась в сумерках, и у Дженсена был просто волшебно придурковатый вид.

— То есть... — сказал он. Джаред вскинул брови.

— То есть ты и я, — медленно продолжил Дженсен хриплым с непривычки голосом, так и не объяснив Джареду тайну его появления, — и вся эта лабуда про... Ох, Нептун всемогущий.

— Чего? — навострился Джаред, плотнее обнимая дрожащего Дженсена. — Какая лабуда?

— Про поцелуи и про... неважно, — отмахнулся Дженсен, и Джаред снова поцеловал его, ловя, не давая отклониться.

Неплохо было бы, если б на этом месте прозвучало что-то романтичное. Или «Ух ты, в этой лодке есть плед!», или «Смотри, кто-то забыл бутылку виски!», или «Я знаю, как выпутаться из этой бодяги с войнами». Но Дженсен долго и заковыристо бранился, далеко не в книжных выражениях рассказывая Джареду, что все три дня в ступни словно впивались раскаленные иглы.

— Слушай, — вскинулся Джаред, — ты как-то подозрительно напрягся на закате. Ты, случаем, тогда не помирать ли собрался?

Дженсен усмехнулся:

— Тюлень, он везде тюлень. Ты хоть что-нибудь знаешь о круговороте душ в природе? Про русалок, тюленей и людей ветра?

Теперь Джаред обиделся за весь род человеческий, обозванный непонятно как:

— Ещё немного и ты простудишься. Поверь моему опыту, это плохо: горло болит, всё болит, со стаканами разговариваешь. Садись-ка ты на весла. Греться. И во-о-он до того дворца.

запись создана: 09.03.2011 в 00:47

@темы: J2, РПС, :33, бумажкомарательство, в ребрах тесно, слеш, R

---

Аудиофлешмоб.

Запихала в каморку. Ну, у меня фобия больших неподкатных постов в данном дневе.

upd
Оказывается, меня гораздо сильнее пробило на "поговорить", нежели я думала хачу ещё)))))
_________

Обоже. В общем, во мне говорит кофе. Во мне говорит обезьянничество. Я не знаю, - что во мне говорит? Но мне очень понравилось слушать и Марину, и Вонг, и вот.)))
Так что микрофон безжалостно припёрт к стенке, образно говоря, и даже ПО раскрыло страшную тайну, как записывать аудио. всё оказалось через эээ то самое, но я разобралась. Даже разобралась с яндексом, и как вставлять аудио сюда. В общем, обливаясь холодным потом, отвечу на 5 N вопросов (правда, я очень долго думаю, простите). Хотя сомневаюсь, что дело дойдет аж до 5ти вопросов)))) нафиг про 5 вопросов))) мне жутко понравилось болтать


Один есть! у меня там слова-паразиты, и даже одно "конешо же" хехе, по-моему, это просто поток сознания и событий, потому что импровизировать у меня получается весьма скудно и в попытках вспомнить что-то я непроизвольно щелкаю пальцами.

Для Чай с ванилью


С четвертого раза! Когда я, наконец-то, прекратила пялиться на камеру, родилось нечто более вразумительное, хотя и по прежнему фейспалмное Но, как и говорила, во мне кофе, просто-таки ударная доза, и только поэтому я не убегаю от компа, обдирая со стыда волосы
Для Nightmare___


пам-парампарам-пампам))
Ох, блин, да ладно?!
Серьезно, я бы перезаписала, но эта ситуация, когда запись растет от сессии к сессии (9 минут, 11 минут и вот аж почти 13 минут), меня начала пугать, так что решено было больше не рисковать. Я надеюсь, ты не заснешь, но если будешь засыпать - закрывай всё, потому что это оооочень долго >< сорри, но я правда как-то всерьез отнеслась к вопросу)))
Для marina_ri

ps я потом пересчитала, и решила, что степеней всё-таки шесть. для непрослушавшего звучит устрашающе, да?)))

для Domino69
Про книги, фильмы, и, несмотря на то, что рассказывать было решительно нечего - меня понесло


для Domino69
чаи, кофе и я тараторю)))

запись создана: 22.02.2011 в 23:27

@темы: мысли вразброд, talk, Stitch, флуд

---

Название: Твоё имя
Автор: feel_right
Бета: Addie Dee
Персонажи: Дин, Сэм, Джон
Рейтинг: R
Размер: мини
Дисклеймер: не моё
Таймлайн: pre-series
Предупреждения: мат

Эд! Спасибо.

Предупреждение: страшная картинка. тут




Дин смотрит из окна. Мимо пробегает девочка, у неё соломенные волосы и розовое в клетку платье. У неё мяч в руках. Пыль прилипает к её босым ногам. Она убегает от родителей, из их широких ладоней, и смеется. Она всегда возвращается, а когда нет — родители ловят её, подхватывают, подкидывают в воздух, и она звучит по всем нотам детского восторга.

***

Сэм весь день смотрит на Дина, и на лбу у него написано: «Меня пригласили поиграть в футбол, а вы меня притащили сюда».

Дина тоже приглашали, но он отказался. Он охотник, сын своего отца, повязан в братстве. Вдоль его предплечья, ладоней — ружьё. Выше — на его плечах — чужие жизни. Дин — охотник.

Он не врёт себе: Сэм...

Сэм — воин. Потому что по-честному проходит ритуал — дерется с отцом, выбивая себе имена, выбивая названия своих побед и поражений, выдерживает испытание на мужественность. А Дин — лишь часть общего, ничего своего, несет старое — былую отвагу, полузажившую боль, не зная, чья она, когда досталась. Дин хранит чужие вещи, навыки и страхи, хранит так, словно нет ничего более ценного.

На улице день.

На периферии взгляда — отец. В мире Дина — сумерки, порох, засада. В этом мире Дин дозорный.

***

Пули катаются хорошо именно вечером, в неясной путанице теней комнаты. Отца нет, и Дин с Сэмом умудрились разораться спустя пятнадцать минут после его ухода. Сэм хлопает дверью, и Дин психует, злится.

Находит пиво, хватается за чистку ружья. Зависает, не может выбрать. Злится на себя за эту суету. Злится на Сэма, что тот — ну такая мелочь! Выдыхает.

Футбол и его младший брат-воин.

В мире Дина — жаркий полдень, запах травы и влажной земли, по ладоням бьёт иглами колосьев. Это — погоня. В этом мире Дин храбрый индеец в драных джинсах и широкой футболке.

Он садится чистить ружья — своё и брата.

***

Сэм возвращается утром. Он уверен, что отец вернулся, это видно по медленной спотыкающейся походке, неохотному движению к мотелю. У Сэма грязные кроссовки. Закатанные джинсы болтаются на худых ногах, заляпанные землей. От него пахнет потом, домашней едой и солнцем.

Дин молчит, он немного замерз.

Отец возвращается днём. Комнату, где он оставил двух несовершеннолетних сыновей, он оглядывает так, словно чует, где его дети, — ищет их, зовёт молча. Оба в порядке, и Джон расслабляется, вспоминает про то, что делает их сильнее, — про железо и огонь. Он спрашивает про ночь.

Дин молчит. Холод дошёл до локтей.

Дин не прошёл проверку ночи: он не смог ответить, кто он в мире Дина, когда рядом нет ни одного из безжалостных солнц.

***

Джон держит под прицелом дверь, Сэм — окно.

Между ними, на кровати, — слишком тихо — спит Дин.

Тьма смотрит на них из пустого окна, подглядывает в щель рядом с замочной скважиной. Тьма сипло дышит, молчит, не говорит, не умеет говорить, она — Тварь. Протискивает пальцы из розеток. Клекот из кухни — это она; урчит из раковины.

Она крадётся по лабиринту теней, протягивая тощие длинные конечности между шкафами, тихо-тихо спускается по шторам рядом с сэмовым ухом. Она принюхивается к железу, к стекающему по шее поту.

Она смотрит Сэму прямо в глаза.

Твоё имя.

Сэм не знает, кто он и где его дорога.

— Он воин, — выплёвывает Дин, перекатываясь на другой бок; кровать он чувствует неясным давлением внутренностей на ребра, всё более наружное — потерялось. — А тот — охотник.

А ты?

Тьма нависает над ним с изголовья, изогнувшись чудовищной дугой. Дин отворачивается, но из-под кровати на него пялится текущее ржавой слизью глазное яблоко, пульсирует щелью-зрачком. Дин вспоминает, как дышать, ему приходится вспоминать, потому что тело забыло, забуксовало, коченеет.

А ты?..

— Да похуй, сука.

Она урчит — следовательно, ей нужен воздух. Есть конечности — следовательно, их можно вырвать. Наводит морок: питается либо кровью, либо душами. Тьма дышит — она жива.

Значит, она может быть мертвой.

Дин дышит, значит, живой. В ледяных негнущихся руках — нож, и он ударит.

***

Индеец в драных джинсах и растянутой светлой футболке, вымазанный боевой раскраской, в тени хвойного леса хладнокровно снял диверсанта. Он всё сделал бесшумнее, чем осторожная поступь пумы.

Он никогда не вернется в этот лес.

@настроение: обоже, я такой трус ><. 130 раз посмотреть и перепроверить, прежде чем, наконец, СДЕЛАТЬ!

@темы: бумажкомарательство, фил, если тебя будут тестировать Роршахом — ВРИ!, джен, R, СПН

---

Это не рекомендация. Это шоковое состояние. Если хотите донести некий модуль настроения или мысль, или идею — то писать надо вот так. И я не имею в виду порно.

Фик: All the pretty, pretty ones
Автор: tryfanstone
ссылка на оригинал: tryfanstone.co.uk/apsalltheprettyprettyones.htm
Разрешение на перевод: получено
Переводчик: 80 миль в час
Бета: джаффар
Пейринг: J2
Рейтинг: NC-17

Текст.

@настроение: Дважды два. На руках синева. (с)

@темы: РПС, слеш, NC-17, cool

---

эт просто так. Никоим боком к спн

флуд про дайри и терапию эксгибиционизмом.

Хех)) а оно даже забавно: прочитал-психанул-закипел, так что даже нервы в голове пропеклись, повесил короткую запись без объяснений и комментов на всеобщее обозрение. Меньше десяти секунд - и пробивает на иронию ) Поржал над собой )))) Удалил ))))
И жить стало значительно легче))))))))))))

@темы: мысли вразброд

---

не совсем о тексте, но вся вина на нём))))

да флуд это. Бесполезный)

В тиши ночи я беспалевно пишу, что мы СДЕЛАЛИ это!
Давным-давно тут была задумана фраза "лёх и умир", но состояние не то. Скорее, состояние перманентного отрыва от реальности. Что, серьезно — 15 тысяч слов?! Мне до сих пор неподвластно понимание, как Эд умудрялась так глубоко и быстро бетить. Как, собственно, неподвластно понять, как можно так круто рисовать, со всей этой динамикой и тенями, и деталями, хей, Эд? И у нас есть арт. Настоящий офигенный сюрреалистический арт))))))))
А действительность по-прежнему где-то вне.
ps привет инженеру, который конструировал кресла в ТУ-154. 8 часов без возможности поспать или почитать, полный вынос мозга от 6.03, наличие блокнота и ручки сделали своё грязное дело — я сидела и игралась с аркой сезона

upd
*медитирует на арт*

@настроение: спать? когда приход закончится.

@темы: мысли вразброд

---

Головоногие и FeC Ra=2,5 WIN

Название: Бешеные псы
Автор:  feel_right
Бета:  Addie Dee
Арт:  Addie Dee
Пейринг: винцест
Рейтинг: NC-17
Жанр: АУ, триллер
Размер: ~15,8 тыс. слов
Таймлайн: пост 6.03
Предупреждения: АУ (душа Сэма не оставалась в Клетке), спойлеры до 6.03, жестокость, грубая лексика, смерть второстепенных персонажей.
Примечание: все совпадения с каноном после 6.03 — случайны, хотя это не имеет никакого значения.

Спасибо за каждый раз, когда читала и говорила, за зеленый цвет и огромные доки, за нечеловеческое упорство, за потрясающе быструю работу над текстом, за кучу классных фраз, которые твои и которыми говорят персонажи. За каждый день. Тебя проперло так же, как и меня — по той же фазе, и это — . Как эскимо в вертолете, и кино на голубых лопастях. А ты — тот самый чувак, который прилетел. Эд, спасибо.

Саммари: И последнему из убитых им — Дин сказал: We are mad, mad dogs.










Дин каждый вечер звонит Лизе. Она говорит, а Дин улыбается. Сэм делает вид, что ему интересно, не взлетел ли дом Брейденов на воздух, раскидав кухонную утварь и клочья двух трупов по всей авеню. Или где они там теперь живут? — Сэм не знает.

Дин звонит Лизе каждый вечер вот уже месяц.





Они едут в Канзас. Сэм за рулём, потому что Дин мертвецки пьян. Единственное, что он сказал перед тем, как влить в себя интоксикационную дозу виски, было:

— Валяй, Сэм. Что бы там ни было — валяй.

Дин видел Лизу и Бена месяц назад. Вчера в их телах были лишь демоны.





Стоило ожидать, что с болью Дин будет справляться, как отец.

Сидение водителя в Импале отрегулировано под Сэма и его длинные ноги. В автосервисе наконец что-то сделали с извечным скрипом дверей. И — да, Импала была в автосервисе при живом Дине. Звучит не менее жутко, чем: «Одержимые Лиза и Бен почти разодрали глотки Винчестерам». Сэм ставит себе условие: если Дин в своей машине стерпит даже iPod и попсу, то Сэм наплюёт на Рафаила и сдаст брата в ближайший штаб Армии Спасения.





Им ничего не нужно покупать, но Сэм останавливается на бензоколонке, потому что иначе он выкинет Дина посреди дороги.

Дин лежит на заднем сидении, скрывшись в контрастной темноте салона — наружу из тени торчат разведенные колени, обтянутые выгоревшей джинсой. Они лениво покачиваются из стороны в сторону, и Сэм через пыльную витрину видит, как неловко поджимаются грязные грубые ступни брата. Последние два часа Дин, пьяный в дымину, подпевал певичке кантри из радио. У него тихая теплая хрипотца в голосе, от которой раньше Сэма пробирало так, что волосы на руках вставали дыбом и в животе сладко скручивало возбуждением.

Сэм толкает застекленную дверь магазина, когда Дин вылезает из салона, распевая на всю заправку «Vietnam Blues» — сбившись на несколько секунд, пока потягивается: заводит руки за спину, и все мышцы на его плечах хищно вскипают, перекатываются. Склонившись, он скользяще-распирающим движением втискивается в опущенное окно с водительской стороны, до Сэма доносится его: «Как вы можете говорить, как миру жить, — ведь вы всё ещё приказываете нам умирать».

Дин горланит «Вьетнам, Вьетнам», строго попадая в такт и ноты, когда с размаху разбивает магнитолу о раскаленный асфальт. Он пьян, он всё ещё пьян, но — трезв. Он трёт плотно заросший щетиной подбородок и спрашивает Сэма, купил ли тот бритву.

Сэм возвращается в магазин, берет пачку одноразовых станков, пену и кварту виски. У Дина жутко пыльные ступни, между пальцев торчит осколок пластмассы, а вокруг плывет и вскармливает инфекцию жара, которая может стоять только над землей.





— Нет, Сэм, так не пойдёт, — говорит Дин, хватаясь за дуло обреза и резко опуская его вниз.

— Пойдёт, старик, — кивает Сэм, подняв бровь, — иначе и не ходит.

Конечно, Дин делает по-своему, по-старому. И ошибается.

— Не ищи того, кого нет, Дин Винчестер, — усмехается ему в лицо пятнадцатилетняя девчонка. Её улыбка напрочь кривая, словно демон внутри не помнит, как пользоваться человеческими мышцами. Перекочевавший в ее руки обрез настолько плотно упирается между челюстной костью и тихо хрустнувшей трахеей, что кажется, будто это не у Дина бьется артерия, а у металла.

— Ну, знаешь, бесхозное живое тело на дороге не валяется, дорогуша, — говорит Дин, прикрывая глаза, чтобы в них не отразилось, как за плечом девчонки бесшумно поднимается помятый и бесстрастный Сэм. — Куда ты дела владельца?

И перед тем, как Сэм протыкает ей глотку и её глаза округляются, а во рту озаряет всполохами — перед всем этим, демоница вдавливает обрез в беззащитное горло Дина и шепчет ему в губы всего два слова:

— Сборщик податей.





Следующего демона в бездушном теле для них находит Сэмюэль.

— Слыхал о твоей семейке, — говорит демон. Он старый и толстый, от него пахнет мочой и дерьмом. Его вскрытые до сухожилий и костей запястья прикручены серебряной проволокой к Соломоновой звезде — кровь до сих пор капает на пол мерно и липко. Сэма в комнате нет.

Дин кивает:

— Да, я тоже.

Демон причмокивает разбитыми губами, улыбается, словно жует:

— Не поздновато ли играть в праведника, Дин-руки-ножницы? После ада-то? Шкура отца семейства в плечах не жмет после того, как из-за тебя семья погибла? Не твоя даже, а погибла.

Демонический нож Дин откладывает в сторону, сегодня он не понадобится.

— У меня для тебя две новости, — говорит Дин, — хорошая и очень хорошая. Хорошая: сегодня ты будешь жить. Очень хорошая: когда ты умрешь, ты будешь безмерно этому рад.

Дин щурится. У него это в невыбиваемых навыках — управляться с человеческими мышцами: контролировать ли свои или выкручивать чужие.

К рассвету от криков и проклятий в адрес Дина демон срывает глотку, и всё, на что его хватает — тонкий скулёж. Всю ночь к ним никто не совался, лишь под утро входит Сэмюэль и — встретившись глазами с Дином — чуть сутулится, будто его тело безотчетно готовится к схватке с тварью. Демон, завидев Сэмюэля, рваными связками клянчит смерть, и его голос сам по себе — словно наизнанку вывернутые жилы.

Сэмюэль, если и растерян, то не успевает скрыть этого всего на долю секунды, или Дину вовсе привиделось.

— Он не подает милостыню демонам, — вместо Кэмпбелла отзывается Дин. В его голосе лед и улыбка. — Но, может, мне его попросить? Что скажешь?

Демон хнычет, и Дин впервые за всё время спрашивает его о сборщике податей.





Дин уходит из подвала, оставив Сэмюэля разбираться с демоном. Наверху его встречает деловая тишина.

У Гвен Кэмпбелл пусто блестят глаза, она усмехается:

— Да ты опасная детка, Дороти, — и Дин слышит: «Дороти, сколько в тебе от демона?»

На дне её зрачков — охотничьи прицелы, и Дин знает, что Гвен знает: если такой вопрос вообще возник, значит, ответ на него один. Дороти уже в глубокой жопе, и демон в ней — достаточно демон.

— Ну, я тот ещё горячий парень. Повезло, что тебе не придётся знакомиться с моим стволом, да? — ровно произносит Дин, вытирая руки войлочной тряпкой, вымоченной в керосине. Ему всё равно мерещится запах экскрементов.

— М-м, — азартно хмыкает Гвен, эмоционально выглаженная так, что не зацепиться. — Шутки на грани фола? Или, быть может, ты всерьез?

Сэм коротко хохочет, не отрывая взгляда от потрепанной книги с латынью. Через секунду слышится предсмертный крик демона. Он полон облегчения.

Когда появляется Сэмюэль, Сэм спрашивает у него — у Сэмюэля:

— Где его найти?

Он не спрашивает у Дина. Не спрашивает, кто это — сборщик податей. Он не спрашивает: «Ты в порядке, Дин?»

На самом деле, Сэм просто забыл.

— На небесах, — говорит Дин. — Нам нужно дело.





Через три дня они цепляют дело: в графстве Балтимор обнаружены два человека с прошибленными насквозь черепами.

Сэм смотрит на брата, который недоверчиво улыбается, читая заметку о библейском оружии. Даже сейчас, наедине с Сэмом, Дин продолжает неосознанно флиртовать: облизывает губы, хитро прищуривается, смотрит своими невыносимыми глазами... Хотя, хмыкает Сэм, глаза — это он вряд ли специально. Раньше, когда Сэм был подростком — такое ведь было? — вот эти самые ужимки Дина сводили его с ума, но сейчас — сейчас самое время придумать способ воплотить те желания, которые тогда Сэм без жалости и ропота забивал и душил, в конце концов одержав горькую победу.

— И какая же у нас окончательная версия? — Дин вскидывает брови. У него на лице написано: «Давай, скажи это вслух», — а во взгляде пляшет издёвка. Сэм нетерпеливо закатывает глаза и ровным голосом озвучивает:

— В графстве Балтимор объявилась ослиная челюсть Самсона.

— Нет, — говорит Кастиэль прямо у Дина над ухом.

— Твою мать! — орёт тот. — Слышь ты, пугалка с крыльями, сходи на чердак и проверь ещё раз! Потому что у нас тут точно объявился труменский дохлый зоопарк.

Кастиэль молчит, глядя на Дина удивленно, словно его только что принес аист с небесной летучки, где подчистую развенчали факт, будто ангелы существуют.

— А, точно, — вздыхает Дин, — где ты и где юмор. Что это я?

— Из артефактов, связанных с Самсоном, существует лишь волос, — произносит Кастиэль. — Но он бесполезен без самого Самсона.

Невозмутимость, с которой Сэм зовёт ангела к газетным заметкам, заслуживает оваций, но Дин чувствует привычную ноющую боль в груди. Потому что он зол, и его пугает собственный брат, шлифованный, как мерзлая Гвен с рыбьими глазами.

Кастиэль в два движения раскатывает газеты по кровати перед собой.

— Это не... — говорит он, и Дин поджигает масло. Глядя на огонь, Кастиэль хмурится, в нём проскальзывает забытое, родное, человеческое. И когда он смотрит на Дина, и только на Дина, словно он и не сомневается, чья это идея, в его глазах — усталость.

— Что ты хочешь выторговать? — спрашивает Кастиэль. — Снова.

Война — это адские гонки по сотому кругу, и ты готов пытать союзников и восславлять врагов.

— Для чего Бальтазару становиться сборщиком податей? — спрашивает Дин, но его перебивает Сэм:

— Как он хранит души?





— Слушай, у меня сейчас от твоей рожи еда скиснет.

Иногда Дину стоит больших усилий помнить, что это говорит его брат, которому Дин и весь этот долбаный мир обязаны жизнью.

— Старик, соберись.

Дин разжимает пальцы, гамбургер шлёпается в бумажную тарелку. Колечко лука летит в Сэма и попадает на рукав. На самом деле, аппетита нет с самого Аннаполиса.

— Во всех телах без душ, которые оставил за собой Бальтазар, были гастролеры из ада. Так с чего ты решил, что в телах Брейденов они же сами и были демонами? Ты как всегда лажаешь с комплиментами женщинам.

— О, заткнись. Просто это… подозрительно, Сэм. — Дин ковыряет пластиковой палочкой кофе, тыкает ею в дно чашки, похрустывая нерастворившимся сахаром. — Весь чертов месяц меня даже близко к Иллинойсу не было, и притом мы понятия не имеем, что Бальтазар делает с душами.

— Ну уж вряд ли отправляет их в ад. С чего ему разбазаривать ценные вложения? Или ты думаешь, Лизе и Бену он выправил туда билеты персонально?

— Я не знаю, Сэм!

Вид у Дина затраханный, и Сэму хочется сказать что-нибудь едкое, чтобы тот прекратил строить из себя капитана крейсера «Вселенская Скорбь».

— Просто я не могу поручиться, что хоть раз за этот месяц поговорил с настоящей Лизой. Ты и сам знаешь: можно навести морок, или кто-то мог говорить её голосом. И на самом деле я понятия не имею, что происходило с Лизой и Беном всё это время, пока я играл в Крокодила Данди, — Дин трет лицо, словно не может проснуться. — Тридцать дней здесь — это десять лет в аду. А за десять лет можно из кого угодно сделать демона.

Сэм рвано выдыхает, словно ему не хватает терпения, — на самом деле он плохо помнит, как это делается, — и говорит, да, может, чуть громче, чем обычно:

— Старик! Хватит изобретать всякое адское дерьмо! У нас и так дел — по колено.

— Уж по части влипания во всякое дерьмо у нас с тобой — черный пояс и высший дан. Но и по части ада я определенно знаком с матчастью.

— А, ну да, давно избитая тема. Дин был в аду.

— Я был адом, Сэмми. Я знаю, что за десять лет можно сделать с человеком.

— Да брось, боже, Дин. Хочешь сказать, ты бы позволил мне убить Брейденов? Настоящих Брейденов? Даже если бы они были демонами?

Дин отвечает за секунду до того, как можно было бы решить, что его ответ — утвердительный.

— Нет, Сэмми, — кидает он, беспечно и бодро, хотя не выпил ни глотка чёртового кофе.

У Сэма дергается щека — раз, два — но он берет себя в руки и давит неизъяснимое желание сделать Дину больно. Например, сказать, что слышал, как демон в теле Бена яростно шептал Дину в лицо, что они с Лизой — настоящие.





— Нам нужна передышка, — говорит Сэм, запихивая в карман отводящий ангелов мешочек: рун на его костях больше нет.

На самом деле им нужна штрига. А ещё лучше штрига, Бальтазар, и чтобы этот долбаный мешочек не выпал в самый неподходящий момент, потому что тогда Рафаил заявится быстрее, чем Сэм скажет: «Пиздец».

В Гринвилле дети засыпают словно мертвые, и слово «карантин» будет холодить сердца родителей ещё несколько лет.

Мисс Ювента — единственное связующее звено, нянечка всех детей — огненноволосая, крайне улыбчивая бойкая дамочка, которая не дергается, когда Дин пожимает её сухую крепкую ладонь. Он тут же снимает освященное стальное кольцо, непривычно мешающееся на большом пальце, а спустя сутки в палатах детей они находят ведьмовские мешочки, в которых помимо кошачьих костей, трав и обрезков детских ногтей — пряди рыжих волос.

— Чёрт! — злится Дин, сжигая все двенадцать мешочков. — Долбаная сука!

Однако дети не просыпаются.

По наводке Бобби они ищут прядки волос, принадлежащие жертвам, или что-нибудь в этом роде, в подвале всеобщей любимицы и анонимной ведьмы Сары Ювенты. Пока Дин роется на полках со склянками, Сэм пролистывает книги и — не верит своей удаче. В этот момент их и застает ведьма.

Всё укладывается в две секунды. Ювента окидывает обоих взглядом — Дин выхватывает обрез — Сэм захлопывает книгу, мельком косится на Дина и мгновенно кривится, будто откусил тухлятины, — напоказ — для неё, для ведьмы. И Ювента глотает наживку. Сэм ловит её хищный оскал, ведет, просчитывая, чтобы не сорвалось, — ведьма знает — должна знать! — от какого проклятия из этого фолианта его так перекосило.

— Без глупостей, сука, — пусто и страшно произносит Дин, направив на неё обрез. — Где ты их прячешь?

Ювента громко, густо смеется и сбито шипит два слова на латыни.

Есть!

Сэм знает, что значат эти слова, потому что только что видел их на посеревшей странице. Когда через мгновение дробь Дина выбивает ведьме кровь, хрящи и кости из горла, Сэм ловит её напуганный, злой взгляд и не сдерживает торжествующую улыбку.





От боли в спине начинает перехватывать дыхание, когда они вскрывают плинтус на втором этаже. Сэм сдавленно шепчет: «Дин», — и просто не может больше пошевелиться.

Уже в мотеле у Сэма жутко течет из глаз, и Дин с усмешкой его дразнит:

— Что, пора прикупить дополнительные кальсоны, Хэллбой? Воздух Южной Каролины недостаточно горяч для тебя?

— К твоему сведению, в Клетке был пиздоебический холод, — скрипит сквозь зубы Сэм. — Так что в Южной Каролине жарко как никогда.

Через полчаса Дин возвращается с тем самым фолиантом, и на лице у него — страх.

— Сэм, — говорит он. — Сэмми.

«А ведь он может отказаться», — запоздало думает Сэм, потому что даже у Дина есть границы, которые он не нарушает. Например, не целует остервенелого от желания четырнадцатилетнего брата.

Дин, брезгливо морщась, бросает книгу на стол.

— Пиздец, — говорит он. — Чувак, эта сука — двинутая извращенка.

«Он не помнит», — доходит до Сэма. Дин не помнит, как оттолкнул брата, сорвавшегося один-единственный раз, льнущего и сгорающего со стыда. Не помнит, как неделю игнорировал, молча отводя взгляд, словно Сэм — пустое место.

— Ладно, — Дин трет переносицу, — ты перетерпишь немного? Я просто... Я просто закончу там с детьми, окей? И вернусь. И мы разберемся. Хорошо, Сэмми?

— А в чём?.. — начинает Сэм и его выгибает от боли, вздернувшейся раскаленным хлыстом вдоль позвоночника.

— В чём дело? — одними губами тихо спрашивает он.

Дин закусывает губу, кидает обеспокоенный взгляд на Сэма и говорит:

— Я мигом, старик.

И сбегает.





Зато, когда он возвращается, Сэм точно может сказать, что Дин вспомнил, и — неясно как — понял. Всё понял.

— Я... — Сэм зажмуривается, задыхаясь от боли.

— Сэм, ну что за хуйня? — устало злится Дин, небрежно плюхаясь на кровать брата, и того снова скручивает. — Ты хоть противоядие смотрел? Вижу, что не нашел, но хотя бы искал? Или, думал, я по первому свисту прыгну к тебе в койку?

— Не успел, — голос шелестит, громче нельзя, и это так нелепо, что даже Дин усмехается. — Как-то не до того было… Чёрт, Дин. Нужен всего один сеанс ритуала. Может, переливание крови? Как думаешь, шлюха на такое пойдет?

Дин с офигевшим видом вскидывает брови.

— Я думал такие, как ты, называют подобных цыпочек женщинами легкого поведения.

— Чувак! — раздраженно шипит Сэм. — Уверен, быть родственниками для ритуала — необязательно. Принцип снятия проклятия наверняка работает на родственной крови.

— Ага, — кивает Дин. — И сексе. Ну и на кой ляд тебе это понадобилось? Это ж было столько лет назад.

— Что могу сказать? Сам от себя не ожидал, — выдыхает Сэм, прикрывая глаза, благо для этого не надо перемещать какие-либо кости.

— Ну да.

— Старик, поверь, я себя уже и без того достаточно ненавижу.

Дин пару секунд задумчиво смотрит на него, но почему-то в его глазах нет того давнего испуга — как же он тогда не допетрил, что это был всего лишь испуг? — который вспыхнул, когда Сэм крепко вцепился ему в плечо и, подтянувшись к губам ещё высоченного брата, поцеловал его под автоматные хлопки второго Терминатора.

Сейчас у Дина крайне растерянный растрепанный вид, он наклоняется к самому лицу Сэма, замирает в дюйме и беззвучно смеется, а потом целует.

И это нечеловечески — будь ты трижды проклята, старая карга! — невыносимо больно: внутри каждой кости, вокруг каждого позвонка — огненными взрывами прямиком в мозг, Сэм заорал бы, но он просто задыхается. И затем — о, боже — затем накатывает волна ничего, и Сэм стонет от облегчения: ему не больно, и — он теперь точно знает — это повод для счастья.

Дин начинает отстраняться, но Сэм перехватывает его за шею, другой рукой широким обхватом стискивает поперек спины и прижимает к себе, жестко целуя. Дин мычит, но его звуки переходят в рычание, и Сэм перекатывает их обоих, подминая под себя брата.

— Хей-ей, полегче, приятель, — рвано выдыхает тот. — Ещё немного, и я подумаю, что ты симулировал.

— Был бы счастлив, — усмехается Сэм, и эта пауза опасно отзывается ноющей болью между лопаток.

У Дина такие глаза, будто ему десять, а Сэм полез на самую высокую горку в районе. Он неловко моргает, когда Сэм накрывает пол его лица ладонью: большим пальцем стереть складки между бровей. Дин обхватывает ладонь — крепко, словно Сэм вишню собрал в пригоршню, и по следам ягод, выпавших — не выпавших из горсти, ложатся пальцы Дина: один — между сэмовыми указательным и средним, в следующей впадинке — два, и мизинец подпирает костяшку большого пальца.

В принципе, Дин, как и полагается, мог бы дать ему сейчас по морде. Сэм притормаживает, пытаясь выявить признаки агрессии, но следующая волна боли выжигает все мысли. Лишь смутным образом потом вспоминается странное, беззащитное выражение, которое приобретает лицо Дина, когда Сэма скручивает.

И Дин больше не сомневается.





К Арканзасу, куда их направил Сэмюэль за охотником на жнецов, Дин перестает рефлексировать, а Сэм и не начинал, и каждый раз всё происходит, будто они рождены для этого, будто совпали паззлы, будто чтение мыслей существует.

Дин улыбается официантке, и Сэм усмехается, обнимая губами горлышко пивной бутылки. Дин поворачивается к нему с непередаваемо хитрым взглядом, прикусывает губу и откидывается на стуле, сильнее раздвинув ноги, — откровенно и бесстыдно, и уже достаточно, чтобы у Сэма встал.

В туалете Сэм вталкивает его в кабинку, просовывает кинжал в ручку, запирая хлипкую дверь на манер засова, и садится на корточки. Когда он деловито расстегивает ширинку и берет в рот наливающийся член, Дин запрокидывает голову, и его несвязные ругательства похожи на молитву.





В Хот-Спрингсе они встречаются с Кристофером Кэмпбеллом и медиумом Дереком, похожим на больного хиреющего Дракулу. Ловить похитителя смерти планируется на живца.

В семье Свенсонов, судя по больничным записям, скоро отойдет в мир иной бабушка. Сэм и Дин собираются раскидать запирающие душу мешочки в комнате старушки, чтобы, когда подойдет время, жнец пришел за ней туда, а не куда-нибудь в мужской стрип-бар в Вегасе.

Перед входом в дом, когда Дин жмет на звонок, Сэма накрывает. Он упирает ладонь в массивную входную дверь, наваливаясь на неё всем весом, и обхватывает брата за шею.

— Чувак? — Дин удивленно распахивает глаза, хотя, если честно, он успевает произнести только начало, и в образовавшуюся "у" Сэм его и целует.

Однако, слушая, как щелкает замок, отпираемый мистером Свенсоном, Сэм как-то не рассчитывает, что дверь открывается вовнутрь.





Дин выглядит идиотом, когда старушка, почти парализованная и уже слегка полоумная от анальгетиков, отпускает феерические шутки насчет его задницы. Вегас действительно был близок.

В коридоре, за закрытой дверью, Сэма слушает мистер Свенсон — с удивительным терпением по отношению к человеку, который едва не свалился ему на голову.





По ту сторону отправляются Кристофер и Сэм — и Дину от этого здорово не по себе. Когда Дерек их возвращает, Дин ожидающе разводит руки:

— Куда придет наш чувак, страждущий нести миру бессмертие?

— На Вуд-стрит, — потягиваясь, отвечает Кристофер. — Сегодня или завтра.

— И как он поймет, где жнец?

— Ну, он же не такой гений, как ты, — ухмыляется самодовольный придурок Кристофер. — Если это демон, то он знает, где искать. А если человек — мы оставили ему след.

— Купится? — неверяще спрашивает Дин. — Ты, гений, и вправду думаешь, что он купится и придет?

— Дин, — влезает Сэм, — в городе никто не умирает, жнецов больше нет. Ему не останется больше ничего, кроме как пойти по следу.

— Купится, — со смехом обещает Кристофер.

Кэмпбелл и доходяжный медиум сваливают к вечеру, а три дня засады не дают ничего. Дин проверяет пол ультрафиолетовой лампой, и там действительно есть звезда Давида — ловушка для жнецов, только жнеца — он теперь уверен — нет. Как нет и никакого охотника.

— Итак, Сэм, — говорит Дин, и у него очень злой голос. — Либо нас, как зеленых салаг, наебал некрофил — и это унизительно и всё такое. Либо конкретно меня наебали ты с Кэпмбеллами. Мы же единственные долбаные похитители жнецов в этом городе, да?

— Я не хотел тебе врать, Дин, — начинает Сэм, и тот в ярости сшибает хлипкую тумбу, на которой они разложили колдовские принадлежности — да так, что тумба долетает до стены и разбивается от удара.

Звезда замкнута в круг знаков, и ни один не известен Дину. На пыльном полу различим всполох черной сажи. Склад определенно удобнее, чем комната в суматошном доме Свенсонов. Если вы, например, решили наколдовать что-то со жнецом. Если вы, например, желаете обезвредить жнеца и сделать его пригодным к перевозке.

У Дина в голове смеется Кристофер: «Купится».

— А знаешь, что мне ещё интересно, Сэмми, — и с этого «Сэмми» капает ядом, — интересно вот что: Сэмюэль подкидывает нам работу с ремесленниками по душам. Джин, выпивающий душу. Альфа-шейпшифтер, влезающий в мозги и — что-то мне подсказывает — в душу. Штрига — ха, вот старик обломался, да? И теперь жнец. Молодцы, ребята, губа не дура.

— Я год с ним до этого работал, и мы занимались не только душеедами.

— Ну, я-то за этот год поручиться не могу, верно? — нехорошо щурится Дин.

— Верно, — кивает Сэм. — Просто, Дин, так надо. Я бы дал Сэмюэлю три дня, обычно в этот срок мы связывались. Если не выйдет на связь, надо будет с ним обстоятельно потолковать.

Дин смотрит на него, словно увидел глаза на усиках или что-то в этом роде.

— Сэм, ты что, серьезно? — со скептической усмешкой интересуется он. — Ты это сейчас на полном серьезе заговариваешь мне зубы?

— Нет, я не...

Дин успевает разбить ему скулу прежде, чем Сэм опрокидывает его и вжимает лицом в пол. И — неудобно, чёрте что, но иначе взбешенный Дин его прикончит — залезает ладонью Дину в штаны, обхватывает член. Сэм работает кистью изо всех сил, глотая кровь и усмехаясь победе: Дин рычит, прогибается и разводит ноги. Сэм ослабляет хватку, начиная тереться о его задницу, сквозь слои ткани чувствуя крепкие напряженные полукружья мышц, и тогда-то Дин подлавливает его, перехватывает и сам подминает.

— Это тебе не ебаный секс после ссоры, — хрипло шепчет он, кусая Сэма за губы и подбородок, дурея от вкуса крови. — Мы ещё не закончили.

Он усаживается Сэму на бедра, быстро расстегнув его ширинку, а потом — потом он облизывает ладонь и обхватывает их обоих. Дин двигает ладонью, двигается сам, и у Сэма в голове всё плывет от того, как Дин это делает, как порочно выглядит, и оттого, что у него на губах ярким пятном — сэмова кровь. Дина выносит первым, и Сэм сжимает его бедра, жадно глядя, как он кончает, будто нет никакой охоты, Апокалипсиса, цивилизации и тысяч лет человечества — будто Дин сделан из крови, силы и вот этой замершей позы абсолютного хищника.

Сэма подбрасывает, когда Дин, лениво собрав сперму, растирает её по его члену, спускаясь чуть ниже, обхватывая мошонку, и такими длинными, мокрыми, жесткими движениями он доводит Сэма до оргазма за минуту.





Дин, подперев рукой подбородок, с наигранным выражением крайнего охеревания молча наблюдает за разговором Сэма и старшего Кэмпбелла.

— Кастиэль сказал, что Бальтазара нам не найти, потому что тот держит при себе какой-то хитрый артефакт, вроде отводящего ведьмовского мешочка. Так что, думаю, придётся подключать Рафаила.

«А, ну да, Рафаил», — вскидывает брови Дин, не понимая ничего, кроме того, что они снова ввязались в фантасмагорическое дерьмо.

— Ясно, — кивает Сэмюэль. — Он сказал, как хранятся души?

Сэм поворачивается к Дину и выжидающе смотрит.

— Что? — отзывается тот.

— Может, снизойдешь до беседы, мистер любимчик ангела? — язвит Сэм.

— О, прости, кто же знал, что хилый Кас может забить трехочковый таким здоровым парнем, как ты? И что он теперь такой крутой, что и святой огонь ему не помеха для фокусов с телекинезом. Прости, он признавался мне в слишком интимных вещах, я смущаюсь произносить их вслух.

У Сэма лицо, которое невозможно принять иначе, нежели как факт: над сексуальной жизнью Дина — Дина и Сэма — нависла мрачная печать неизвестности.

— Может, это вам пришла пора говорить начистоту, а, Сэм? — едко усмехается Дин. — Или Сэмюэль?

— А ты готов слушать? — спокойно спрашивает Кэмпбелл.

— О, поверь, я сейчас прямо как Дамбо, — Дин изображает растопыренными ладонями гигантские уши. Он пересаживается с табурета на столешницу, широко расставив ноги, свесив между бедрами сцепленные в замок кисти. — Ну так — и?

Сэм кидает быстрый — предостерегающий — взгляд на Кэмпбелла, и это, чёрт побери, жутко бесит.

Сэмюэль вздыхает и говорит:

— Мы собираемся открыть Клетку и, вероятнее всего, призвать сатану.





«Да вы что, охуели?» — вертится на языке.

«Я так и знал», — хочет сказать Дин. А потом повторить: «Нет, вы вообще охуели?»

Обрез на столе, за спиной Дина, и эти двое безоружны, так что может выгореть...

— Дин, — говорит Сэм — или не-Сэм, — мы не дадим ему вырваться. Всё будет контролировать Рафаил и его крылатые сошки, и им нахрен не сдалось, чтобы Люцифер вылез из своей дыры.

— О, — выдавливает Дин. — А что им сдалось?

— Михаил, — отвечает Сэмюэль. — Рафаил собирается запечатать Клетку навечно, но для этого сначала нужно вытащить Михаила. Видишь ли, для ангелов Клетка — это не милый уютный домик в пяти минутах от Гонолулу. Чтобы хотя бы подобраться к входу Клетки с той стороны, нужно, чтобы пленника позвал вессель.

— Вот оно как, — моргает Дин. — О... О. Михаил. И идеально сопрягаемый вессель Михаила, то есть я, будет работать на ангельскую шарашку, если на меня, то есть весселя, слегка надавит хорошо пропеченный братец. Ну, допустим, вы, ребята, записались в бойскауты имени Крыла и Нимба. Каким образом Рафаил собирается приваривать адский люк и при этом держать Люцифера? Вы же не думаете, что Люцифер будет сидеть, как прилежный ангел, в дальнем углу? И, насколько я помню, из пернатых никто особо не рвался с ним встретиться, и что-то мне подсказывает, что дело не только в неукоснительном послушании Михаилу. В общем, я думаю, у Рафаила кишка тонка связываться с дьяволом.

Тут встревает Сэм, и у него деловой, очень спокойный тон:

— Да, мы тоже так думаем. Тем более, что под его эгидой соберется далеко не вся ангельская рать — Кастиэль замутил гражданскую войну, если помнишь. Поэтому мы с Сэмюэлем для страховки собираем… — он на мгновение поджимает губы, — экземпляры. Тех, кого мы заставим работать на нас, кто может ослабить дьявола совместно с ангелами.

— То есть жнец?..— хмурится Дин.

— Да, именно поэтому мы ловили всех этих... чудиков, в том числе и жнецов, — говорит Сэм, и Дин думает, что «жнецов» — это множественное число. И что Сэм — козел.

— Однако это не всё, — Сэм неторопливо меняет позу, вытягивая правую ногу и перенося вес на левую, чуть поправляя штанину, и это выглядит так непринужденно мужественно, так... так по-взрослому, что Дин сдавленно кашляет в кулак, лишь бы не заржать над рисующимся братом.

— У нас есть ещё одна проблема, — Сэм недовольно смотрит на Дина, точно зная, что скрывается за этим несуразным кряхтением. — Бальтазар. После той стычки, когда он раздавал всем страждущим обрезки посоха Моисея, мы с Сэмюэлем копнули чуть глубже. Дин, Бальтазар собирает души, выманивая их у людей. Мы думаем, что и Лиза с Беном — у него.

— Но... — у Дина растерянное лицо, он явно вспоминает, что нашептывал ему демон в теле Бена.

— Демоны лгут, Дин, — веско произносит Сэм. — Мы думаем, что Бальтазар копит души, чтобы синтезировать благодать.

— Благодать? — обалдело спрашивает Дин, хотя он не уверен, что слово «синтезировать» шокирует меньше.

— А Кас тебе не сказал? Благодать — это души людей. Очень много душ в ведении одного ангела.

— Кас сказал, это Дар Господень, или что-то в этом роде, — хмурится Дин. — Ну, он, как всегда, толкнул речь в стиле мастера Йоды: что-то про бескорыстное, безвозмездное и всеобъемлющее. И что никто из ангелов не отдаст свою благодать, потому что любая плата в сравнении с ней — лишь пыль и тлен. А, как известно, ни пыль, ни тлен и в подмётки не годятся Божьим презентам, — Дин пожимает плечами. — В любом случае, нужно вернуть Лизу и Бена, чтобы они не стали чьим-то обелиском небесной чести. Так, каков план?

— Мы поймаем Бальтазара, — отвечает Сэмюэль.

— И что? — усмехается Дин, хотя от мыслей о Брейденах из него вытряхивает даже намек на веселье. — Вежливо попросим его вернуть души?

Сэм молчит. Сэмюэль молчит. И тогда Дин понимает.

«На самом деле, вся эта затея с сексом — полная чушь, — остервенело думает Дин. — Грошовая. Сраная. Хуйня».





Не в первый раз у Дина трясутся руки — из-за страха перед грядущим.

Стыдно признавать, но и не в первый раз до крови искусаны губы — из-за отчаяния, что он бессилен что-либо изменить.

И далеко не в первый раз он оказывается один на один с ордой собственных демонов, воющих и рвущих его душу.

Просто почему-то каждый раз это так же больно, как впервые.





Бальтазара находят не Кэмпбеллы и не долбаный «крутой парень» Сэм. Бальтазара приводят ангелы Рафаила.

Дин рисует енохианский знак на картонке, потому что Бальтазар в огненном кругу, а Кэмпбеллы ещё не закончили чертить контрангельские руны по всему периметру штаба, так что появление Кастиэля — вопрос времени.

Надо отдать должное Бальтазару: он не треплет Дину нервы понапрасну, не ёрничает и не пытается вывести из себя.

Он говорит:

— Михаил? Знаешь, кто такой Михаил? Шаг влево, шаг вправо, и с небес придётся улепетывать, спрятав благодать в анальном отверстии, чтобы Пётр и Павел на таможне не конфисковали. Ну, про анальное отверстие я, конечно, загнул. Этим двоим анатомические нюансы безразличны — они ничем не гнушаются.

Он говорит:

— Я вытащил Сэма — целиком, со всеми прилагающимися. Ну, а для Люцифера проход нужен пошире, с его-то антуражем: крыльями, рогами, амбициями. Спроси у Сэма. Ему лучше знать.

И добавляет:

— По мне, так надо обоих напыщенных ублюдков там запечатать — и Михаила, и Люцифера. Но ты бы ведь и пальцем не пошевелил, если бы Сэм продолжал мерзнуть в Клетке, не так ли? И, к сожалению, свежевоскрешенного мною Сэма присвоил Рафаил, который решил, что Апокалипсису — фас. Так что жди гостей, когда Рафаил доберется до моих запасов душ.

Хмыкает, но как-то невесело:

— Только вессель может запечатать Клетку, и печатью послужит Божий Дар. Весь вопрос в том, кто останется внутри, а кто выйдет. Я сделал всё, чтобы активисты оставались взаперти. Рафаил же хочет затеять семейные разборки: с обоими братьями и барбекю на пол земного шарика.

Бальтазар не пытается вывести Дина из себя или поторговаться. Нет. Он обстоятельно и методично разносит мир Дина в клочья.

— Лиза и Бен Брейдены, — говорит Дин. — Зачем ты их взял?

— Мне нужны были гарантии, что Сэм не станет, ну, не знаю... — ангел неопределенно машет рукой. — Не станет, к примеру, нанимать бывшего адового палача, чтобы тот мною занялся. Я предположил, что Сэм не будет рисковать тем, что дорого для его брата. Но, как вижу, они и тебя взяли в оборот.

Дину не хочется думать, что это Сэм взял его в оборот.

— Бальтазар, — произносит Кастиэль, этот — мать его! — вездесущий чертик-из-коробочки.

— Да здесь что, проходной двор? — возмущается Дин и предупреждает: — Кас, не вынуждай меня. Думаю, твоему корешу будет очень нездорово.

— Я бы на твоём месте уносил ноги, Кастиэль, — тянет Бальтазар. — Ведь мы оба знаем, для чего на самом деле Рафаилу нужен неугодный ангел. Не облегчай ему задачу.

На лице Кастиэля тень загнанности и той самой непокорности, с которой он материл Бога. С шелестом появляются пять ангелов, прислужников Рафаила, и у Дина в голове бьется бальтазарово «на самом деле». Дин чует, что это пиздец, поэтому он со всей дури шлепает окровавленной ладонью по картонке. Единственный, кого не выкидывает в соседнее измерение, — Бальтазар, да и то потому, что его, видно, нехило приложило о святой огонь.

— Ах ты ж... — хрипит Бальтазар, и внутри у него, наверное, фарш и сироп.

— Дин? — обеспокоенно спрашивает ворвавшийся в комнату Сэм.

Дину хочется спросить: «Какого хрена, Сэмми? Как так получилось, что сюда словно заманили Кастиэля?»

Ему хочется спросить, а потом выбить из Сэма дурь и запереть его на пару недель у Бобби в бункере. Но Дин не спрашивает.

— Выйди, Сэм, — говорит он.

— Что случилось? — Сэм интересуется удивительно спокойно, без единой эмоции.

— Выйди нахуй отсюда, Сэм, — Дин не видит себя со стороны, но у него пустое изможденное лицо. — Не волнуйся, я выполню свою работу и без ангельских соглядатаев.

Сэм внимательно смотрит на него, так, будто лезет в самую душу и — находит искомое. После его безмолвного ухода Бальтазар открывает рот, вот тут-то и начиная действовать Дину на нервы:

— Да ты совсем сдаешь, Винчестер.

Дину — безразлично, почти как в аду.

Всё, что он помнит, это то, что Лиза назвала год с ним — самым счастливым.

Что однажды утром Бен попросил Дина обнять Лизу и сфотографировал, а потом повесил фото на кухне на самом видном месте.

Что за завтраками они с Беном корчили друг другу рожи, а Лиза сквозь смех пыталась их отругать.

Что это Рождество было единственным в жизни, к которому Дина заставили готовиться за два месяца. За два месяца! И знаете? Знаете, что? Ему понравилось.

— Брейдены, — говорит Дин тем голосом, которым когда-то спрашивал: «Как думаешь, почему всё это с тобой происходит?»

— Они не разменная монета, — произносит он, как произносил когда-то: «Всё дело в поступках».

— Я тебе докажу, — он обещает, как когда-то заканчивал: «Поэтому ты попал в ад, и поэтому ты попал ко мне».





— Мне вот что кажется, Кас. Мне кажется, я угодил в цирк уродов. Я будто Алиса в стране пиздюлей. И надо сказать, мне совсем не идут юбки.

Дин ведет носом, потому что к запаху его пива в воздухе явно примешивается ударная волна запаха виски. Дин оглядывается, но вокруг — лишь влажная ночь и стрекот неуемных кузнечиков. И что за чёрт?

Кастиэль икает и чуть накреняется.

— Твою мать, Кас! — Дин просто не верит своим глазам. — Я тут душу ровной стопкой выкладываю, а ты наливаешься у меня прямо под носом.

— Я не ведал, не верил, но мой друг и соратник оказался торговцем душами, — пьяно отзывается ангел, видно, всё ещё продолжая телекинезом опорожнять недельный запас алкоголя близлежащих баров. — Мои братья возводят хулу своими деяниями против дела нашего Отца. Я разочарован в своей родне.

— Добро пожаловать в мой мир, — усмехаясь, Дин разводит руками, а потом отпивает из горла. — Клубная форма на заднем сидении.

Кастиэль поворачивается к нему всем корпусом и вдруг — а это действительно очень вдруг! — начинает улыбаться.

— О, — говорит он, непривычно растягивая губы в улыбке, и у Дина брови ползут на лоб, — ты пошутил, Дин Винчестер. Я, наконец, понял — смешно.

Улыбка также легко, как и появляется, сходит с его лица, и Кастиэль снова печально смотрит на дорогу.

Дин тихо смеется и полушутя заказывает себе чего-нибудь крепкого. Правда, он не имеет в виду доставку разом целой кварты виски прямиком в желудок, но чего ещё следует ожидать от налакавшегося Кастиэля?





В штаб-квартиру Дин возвращается через три дня. Сэм смотрит на его лицо и понимает, что это был запой.

— Отлично, — говорит Сэм. — Просто как всегда, Дин — пять баллов.

Дин показывает ему согнутую в локте руку со сжатым кулаком и в сгиб размашисто вкладывает другую ладонь.

Спустя ещё двое суток Дин стоит напротив Рафаила и говорит — выплевывает — ему в лицо:

— Да пошел ты, приятель. Нет, я, конечно, быстро догнал, что помимо всего прочего ты хотел заполучить благодать, но — увы. Бальтазар предпочел умереть, но не поделиться. Хотя, думаю, он это неспроста. Дар Господень, всё такое.

— Умереть? — вкрадчиво спрашивает Рафаил.

— Вы же обычно чувствуете, когда по вашим лупят мухобойкой, — Дин говорит противоестественно ровно, словно умеет в три движения убивать ангелов. Сэм не знает, насколько это далеко от правды, потому что за неделю плотной пыточной работы с Бальтазаром Дин мог научиться многому.

— Да, я слышал, что ночью этой с братом моим случилась великая беда, — произносит Рафаил, и Дин усмехается, едва заметно качая головой. — Но для ангела равноценна утеря жизни и благодати. Так говоришь ли ты истину, вессель?

— У вас есть души, которые он собирал, — отрезает Дин. — И никакой благодати.

По голосу Рафаила вязко течет ярость:

— Может, ты обезумел, Дин Винчестер? Или забылся? Что приключилось с твоим разумом, что ты смеешь мне указывать и перечить?

Не то чтобы Сэму действительно хочется влезать, но ситуация и вправду выходит из-под контроля.

— Дин, — напряженно зовет он брата, — Дин, что там Бальтазар тебе наплёл?

И когда он слышит в скупых и едких выражениях про вызволение обоих ангельских пленников, про второй раунд Апокалипсиса, ну, и классика, про то, какие все нимбоносцы — моральные уроды, когда Сэм это слышит…

— Чёрт возьми, старик, — раздраженно говорит Сэм. — Если мы собираемся открыть Клетку и вытащить обоих, то на кой хрен нам могут понадобиться души? Чтобы запечатать пустую Клетку? Души нужны, чтобы закрыть навсегда пленника. И пленников там всего трое.

«Или всё ещё четверо», — читается в недоверчивых глазах Дина.

— И запирать там кого бы то ни было, кроме Люцифера, не имеет никакого смысла, — продолжает растолковывать Сэм. — И, знаешь, Дин, мне кажется, что у вас с Бальтазаром была какая-то сделка.

— Он отпустил Лизу и Бена, — тихо, но твердо отвечает Дин. — Выпустил из своего запасника, а потом отдал его мне.

— За это ты дал ему слинять? — почти утверждает Сэм. — Он отломил свою благодать, чтобы все ангелы в округе словили сигнал смерти и решили, что он умер. И ты дал ему сбежать. Что ж, Бальтазар виртуозно отыграл на твоей паранойе. Прямо-таки не хуже, чем Брайан Мэй.

— Глупец, — холодно заявляет Дину Рафаил. — Душ в этой побрякушке, оставленной Бальтазаром, не хватит, чтобы запечатать Клетку. Нужны ещё миллионы.

— И что теперь? — подает голос Сэмюэль, почуяв, что безвекторная сокрушающая опасность миновала. — Бальтазара нет. Чем мы будем запечатывать? Честным словом? Насколько нам известно, больше ни у кого из ангелов нет такого запаса душ.

И это звучит достаточно веско, чтобы повисла звенящая тишина. Сэм переводит взгляд с хмурого Дина на невозмутимого Рафаила, и его колотит от предвкушения — потому что он додумался до выхода: изящного и идеально сопрягаемого.

— Вообще-то, есть такой ангел, — Сэм едва сдерживает улыбку ликования. — Я имею в виду Люцифера.





— Вся эта затея — самоубийственное, шизофреническое дерьмо.

Дин психует и пытается успокоиться за профилактикой Импалы. Помогает не очень.

Сэм подает ему ключ на десять.

— Дин, но ведь всё идеально!

— Сэм, купи словарь, потому что в первом классе тебя научили неправильному значению слова «идеально», — раздраженно говорит Дин, выворачивая полимерные болты.

— У нас есть ангелы, которые сдержат Люцифера. У нас собрана толпа спецов по вытягиванию душ. Мы забираем Михаила и запечатываем Люцифера его же душами. — У Сэма горят глаза и азартно звенит голос. — Вот это называется «идеально».

Дин выпрямляется и, чуть вскинув голову, внимательно смотрит на брата.

— Нет, Сэм. Это называется идеально шизофреническое дерьмо. — Он склоняется обратно, и голос звучит немного глухо: — А Чак что видел по этому поводу?

— Эмм... — мнется Сэм. — Рафаил глянул в какие-то мегакрутые списки и сказал, что Чак не пророк. По-моему, для Рафаила это тоже был сюрприз. Как думаешь, Чак был Господом?

Дин срывает резьбу. Он ошеломленно пялится на гаечный ключ, поворачивается к Сэму и нервно усмехается:

— Блин, ты хоть думай, какие вещи говоришь мне под руку. Хотя, если этот невротический лемур-ипохондрик и впрямь Бог, то тогда это всё объясняет, конечно.

— Ты о чём? — удивляется Сэм.

— Обо всём. Сразу становится ясно, почему этот мир такой двинутый.

Сэм вдыхает, чтобы высказать свои соображения, но Дин категорически отмахивается и сосредотачивается на поисках содранной головки болта.





Это происходит в том доме, где Сэм дал согласие дьяволу.

Рафаил распотрошил склад ангельских артефактов, и теперь на стене, бывшей — когда-то бесконечно давно — входом в Клетку, висит огромное темное зеркало в массивной раме из темного дерева. Вдоль стен стоят мрачные жнецы, закованные енохианской вязью. Дин щелкает зажигалкой, высекая и гася высокий язычок пламени. Ангелы, не прикасаясь, оттесняют Сэма прочь от зеркала, но он говорит:

— Эй, чтобы мы забрали души у Люцифера, я должен его позвать.

— Сначала Михаил, — отрезает Рафаил и властным движением тушит зажигалку в руках напряженного и подавленного Дина.

Тот бросает недовольный взгляд на архангела, хмыкает и кивает на жнецов и ангелов:

— Чувствую себя, как в холле бесплатной клиники. Такое же уединение и чувство любви к ближним.

Сэм закатывает глаза, коротко вздыхая. У него в груди — сжатая пружина и дребезжание от лихой уверенности в себе.

— А ты смущаешься? — спрашивает он, ну, может, с малой долей издёвки, но с лица Дина сползают какие бы то ни были эмоции, и теперь Дин такой же пустой, обманчиво-предсказуемый, как и зеркало на стене.

Кольца Всадников открывают дорогу только в одном направлении, но зеркала — зеркала это всегда магия, ещё со времен Кровавой Мэри Сэм это уяснил, а потом закрепил, будучи пленником в собственном теле, когда Люцифер принял его вессельство. Но сейчас это не магия.

Сэм откидывает волосы со лба, а его отражение — нет.

И всё катится кувырком.





— Да, — зазеркальный Сэм улыбается, и все в комнате застывают. — Этого стоило ожидать.

— Люцифер, — сдержанно произносит Сэм. Он чувствует, как чужеродные мерзлые нити в груди свивают клубки, и он знает, что это — пальцы дьявола, который пытается забрать контроль над телом. Но Сэм готов: нити вьются под ребрами и — разбиваются. — Не в этот раз.

Отражение вскидывает брови:

— О, штудировал Соломона? И всё же твоя воля сломлена искушением, а душа — запятнана грехом.

— Я сдержал тебя однажды. Сдержу и сейчас.

— Сэм-Сэм-Сэм, — причитает Люцифер.

Дин вполголоса пререкается с Рафаилом, но Сэм сосредоточен на разрушении ледяных нитей и не прислушивается. У него до бледности замерзли нос и губы.

— Силой чего, скажи на милость? — в отражении, задумчиво потирая подбородок, спрашивает Люцифер. — Гордыни, которая толкнула тебя открыть мою тюрьму? Гнева, который ты обрушил на мир, оклеймивший тебя изгоем и уродом? Похоти, печать которой сейчас на тебе и твоём брате?

— Ответь же мне, праведник, — склонив голову, Сэм поворачивается к отшатнувшемуся Дину; губы Сэма обретают цвет, и отражение неверяще глядит на ухмыляющийся оригинал, — чем твой брат думал одолеть меня?

За их спинами замертво падают жнецы.

Дин не верит, у него круглые доверчивые глаза и настежь открытое лицо. Он безотчетно, на уровне рефлексов шепчет: «Кристо».

— Знаешь, почему ты должен был звать моего брата? — спрашивает дьявол устами Сэма. — Потому что, пока ты не связан согласием с Михаилом, он не может войти в твоё тело по своему желанию.

Ангелы вспыхивают, как опаленные светлячки.

— А вот Сэм... — Люцифер бросает безразличный взгляд на шумно упавший сосуд сбежавшего Рафаила. — А вот у Сэма тщеславие бьет через край.

Сэм, очутившийся в Клетке, — так просто, словно монетка в воздухе обернулась, — и запоздало понимающий, что легкость, с которой он рвал нити дьявола, была лишь наживкой — соблазном, — видит, что Дин остался с Люцифером один на один.

— Я, честно говоря, под впечатлением от вашего крестового похода, — говорит тот, оглядываясь. — Как Рафаил собирался вытаскивать Михаила, если ты даже не в курсе, что для этого необходимо сказать «да»? То самое большое «Да». Или вот Сэмова затея с благодатью, — Люцифер разводит руками. — Задумайся над самим словом. Благость данная. То, что Отец наш дарует своим истинным детям — ангелам. Дин — и Сэм, раз уж ты тоже здесь — поймите, благодать — это доверие Отца, бескорыстное, безвозмездное. Хотите сказать, что грешники, которыми кишит ад, могут потягаться за это звание? Каким образом, скажи мне, Сэм, моральные выродки без совести и раскаяния могут встать в один ряд с Даром Господним?

Дин сглатывает и криво усмехается:

— Что ж. Мы слегка промахнулись.

Люцифер смотрит на него скептическим сэмовым взглядом и от этого пробирает дрожь.

— «Мы»? — полувопросительно кивает дьявол и сочувствующе улыбается: — Прости, Дин. Но у тебя и Сэма никакого «мы» нет.

Дин знает, чувствует, что сатана говорит правду.

— Блядь, — шепчет Дин. — Какого хрена ты с ним сделал? — он шумно вдыхает сквозь зубы; заставляет себя дышать.

Люцифер качает головой и оглашает приговор:

— Это с ним сделал не я — с ним это сделали Охота и Джон. Ты и твое тотальное, слепое подражание отцу. Сэм хотел переиграть всех: старшего брата, ангелов и, ну, дьявола. Он всего лишь хотел доказать, что не заслуживает того, чтобы его недооценивали. И — коли такой размах — мимоходом, играючи, получил то, что давно хотел от неприступного старшего брата. В его деяниях не было любви, но ведь он и не говорил, что любит, не так ли?

У Дина совершенно потерянное лицо. Он смотрит в зеркало — на настоящего Сэма, и его черты ожесточаются.

— Умник, значит, — говорит Дин и достает зажигалку. — Катись-ка ты ко всем чертям, остряк.

Весь фокус в том, что Люцифер не ожидает, что одежда Сэма будет пропитана святым маслом.





Под спиной — осколки. Терпимо.

При движении болью отзывается всё тело. Не впервой.

Сэм шипит, когда переворачивается набок, и чувствует каждый долбаный квадратный дюйм пола. Осколки, да. Кто же знал, что бетон и деревянные перекрытия взрываются так феерично. Зеркало — матовое, словно заиндевевшее — висит на прежнем месте нетронутое, в отличие от развороченной стены вокруг.

Тела жнецов и ангелов засыпаны бетонной крошкой и щепками. В метре от Сэма лежит без сознания Дин.

Горло раздирает кашлем.

Люцифер воспламеняется.

Сэм сплевывает пыль.

Сосуд Рафаила открывает глаза, и архангел с шелестом оказывается у поверхности зеркала.

— Дин, — хрипло зовёт Сэм.

— Рафаил, иди нахер со своим «да»! — сквозь грохот орёт Дин. — Вытаскивай как есть!

Сэм не знает, остаются ли ожоги после пламени священного масла — как ни крути это всё-таки огонь. Всё болит так, что хрен разберешь — от чего.

— Сэм, — зовёт Дин. За его плечом — Рафаил.

Сэм пытается вспомнить, что было дальше, но то, что всплывает, — какой-то бред. В один момент Сэм и Люцифер оказываются в Клетке вместе, затем Сэма выдёргивает оттуда. А потом...

Со стороны Дина доносится приглушенный стон и кашель.

А потом Дин запечатывает Клетку, от его ладони исходит безумный, пронизывающий свет, и стена вокруг зеркала словно накипает. Рафаил усмехается. Усмехается. Стена разлетается на куски.

Дин медленно переворачивается и так же медленно скатывает тело, чтобы сесть. На его лице, сером от пыли, зеленые глаза кажутся влагой и светом. На его лице — ни единой царапины.

— Дин? — хрипло спрашивает Сэм.

Тот не отвечает, сидя перед зеркалом и напряженно вглядываясь в него.

Сэм, честно, немного паникует.

— Глупец, — произносит Дин ровным, бесстрастным голосом. — Гордыня едва не свергла тебя в ад. Твои благие намерения играют с тобой, заманивая к краю пропасти. И ты позволяешь.

У него по-ангельски прямой нечитаемый взгляд. На сердце у Сэма холодеет.

А потом Дин фыркает, заваливается на пол и хохочет во всю диафрагму.

— Блин, чувак, ты бы видел своё лицо! — стонет он.

Сэм не верит. Просто не верит. Его брату, блядь, пять лет, и он тупой придурок!




 

запись создана: 20.01.2011 в 02:11

@темы: винцест, бумажкомарательство, фил, если тебя будут тестировать Роршахом — ВРИ!, слеш, NC-17, СПН

---

К слову о Тэдди

Неожиданно из моей попытки нарисовать — что-то получилось! (а эти попытки обыкновенно провальные:

рисовашка

)

о_О

Рисунок кривой, косячный, но меня некому было остановить - поэтому и выкладываю ))
Предупреждение: в теории, Тэдди должен был быть страшным.

превью

@темы: бумажкомарательство, посвящается))), уточнение "НЕ-Тэдди" становится весьма актуальным, фил, если тебя будут тестировать Роршахом — ВРИ!

---

Реверс

эмоцъёнен, адреналинен

ВААА!!!! Это было безумие)))))))) this is REVERSE!!!!

@темы: мысли вразброд

---

К слову о реверсе

11 — работа совершенно крышесносная, (просто, охренеть, что такое!!!) сюр и путанница, а я тупо не потяну.
14 — опять же - дисбаланс реальности, страха, отчаяния. Задумка охрененная, а сам фик должен быть процессным (в противоположность результатному типу текстов), усыпанным деталями, диалогами-крючками. Не умею такие классные делать(
16 — купила рисовкой. С потрохами. Эм... а в саммари я запуталась.
22 — сказка в мозгу не складывается. Но Дженсен наверняка безумно мило стебет Джареда за длинную шею, огромные кучи и пристрастие к ворованным у пиратов сластям.
40 — кибер-панк, товарищи! Возможность писать про вмешательство в человеческое тело, грязь и интриги. Считайте меня больным психом ))
46 — впечатляет.
47 — за тот сюжет, который пришел мне в голову, меня окрестили извращенкой ))))) Но такой поворот был бы мне безумно интересен.

Я удивлена качеством работ — серьезно, люди выложились по-полной. Надеюсь, авторы будут подстать.

@темы: мысли вразброд, Stitch, cool

---

Посвящается)

И наматывая окровавленную труху соседей на зубчатую цепь бензопилы, Тедди шел по Красносельскому району. Он перекатывался с лапы на лапу, сжимал плюшевыми мокрыми беспалыми руко-лапами дребезжащий корпус с мощным мотором. Маленькие красные кусочки разлетались мелкодисперсным брызгом, когда он находил людей, и заляпывали глаза-бусинки. Тедди не дышал. Не слышал. Не спал. Плюшевым медведям нет в этом необходимости. Он просто искал того, кто должен дать ему Рисунок. Или Тэдди сыграет с ним в последний раз.

@настроение: сытая и довольная.

@темы: мысли вразброд, фил, если тебя будут тестировать Роршахом — ВРИ!, крэк

---

флуд

хлам

Вот смотрю на себя и думаю: "Dude, камон, это всего лишь 13 страниц. Ну, может, 15, ты, долбанный любитель малых форм! А ты уже не аллё и плохо соображаешь. Ну серьезно! "

upd
я сейчас себе мозг сломаю - исправлять. А вообще, по-моему, весь проект отдает одержимостью - и невозможно думать о чём-то ещё, и думать над - мозг ломается. ))

30. Не 15. И плохо соображаю я постоянно Надо бы это запомнить.

upd2
ну ладно, не 30, чуть больше. И мы... выложились? Да ладно о_О

запись создана: 11.11.2010 в 18:26

@темы: мысли вразброд

---

Хм. Написано моим почерком. На моих листах.

– Переставая брать на себя ответственность, отказываясь от принадлежности мне поступков, я отказываюсь от самого себя, разрушая своё «Я». Ты должен провести профилактическую процедуру наказания для укрепления монадальности моего «Я».
– Чувак, ты слишком сложный. Но общую мысль я уловил.
– Сложный – это умный?
– Сложный – это многогранный.
– А среди этих граней…
– Да-да, среди них есть это дурацкое слово на букву «у».



– Все переживания имеют непреходящее значение…
– Блин, у твоего тумблера есть положение со средней интенсивностью болтовни?



Я и впрямь написала слово "монадальность"? о_О

@музыка: преподобный дон Антонио о_О

@темы: бумажкомарательство, Hollywood's version