09.10.2011 в 21:53
Пишет wincest:1.50
Конец странствий, конец охот. Винчестеры попадают в мир, где из людей лишь они, вдвоем. И Импала. Мир (или симбиоз миров) как в картинах Яцека Йерки. Дин наконец-то получает покой и Сэма, Сэм получает Дина.
URL записиКонец странствий, конец охот. Винчестеры попадают в мир, где из людей лишь они, вдвоем. И Импала. Мир (или симбиоз миров) как в картинах Яцека Йерки. Дин наконец-то получает покой и Сэма, Сэм получает Дина.
Название: ----
Автор: feel_right
Пейринг: винцест
Жанр: слеш, сюр и бытовая обыденность, я полагаю.
Рейтинг: R - мат
Дисклеймер: исключительно для фан творчества
Таймлайн: после-после
Предупреждения: не вычитано, смерти, маты.
читать дальше Сэма толкает в спину, и он видит, как выперло красными мокрыми всплесками со свинцовыми искореженными ядрышками, ─ между пятым и шестым ребрами, между восьмым и девятым.
«Было время прицелиться», ─ думает Сэм и умирает.
В руках ружье. Здесь светло.
Дин, конечно, рядом. Открывает глаза, словно в ответ на рваный, раздраженный выдох Сэма.
─ Это рай или ад? ─ напряженно спрашивает Дин.
─ Прости, я проморгал знак при въезде, ─ язвит Сэм ─ смерть плохо влияет на его нервы. Но...
─ Дин, ─ зовет его взгляд Сэм, ─ Ди-и-ин.
Сэм сбрасывает ремингтон за помпу, загоняя патрон в ствол ружья, и Дин мгновенно реагирует на этот звук.
Первых хозяев этого мира ─ жутких здоровенных чудовищ с манометрами вместо морд и икринками пузырьков в прозрачном глицерине ─ Сэм и Дин встречают под режущие слух звуки выстрелов своих ружей.
Леденцовые танцы, ─ так их зовет Дин, вне зависимости от того, что они содержат.
Дом с обычной покатой крышей и перевернутой кверху дверью, подпирающей водосток своим крыльцом. По стене ползет граммофон, из раковины которого вылезают улиточьи рога.
Крутой поворот налево со следами шин ─ упирается в каменную скалу, а следов торможения нет. На скале нацарапано тонко: «Здесь покоится, здесь живет...»
Светлая, почти белая ива с кружевными ветками вблизи оказывается переплетением рыбьих скелетов. Они плодоносят хурмой.
Это не рай, уж точно. Местами как ад, местами как шизофрения.
─ Может, мы спятили, Сэм?
─ Да, одинаково и романтично.
Первое время они держатся подальше от разного рода пространственных загогулин и выкидышей теории относительности. Первое время ─ это где-то вечность.
Сэм всегда думал, что вещи в тот мир не утащишь.
Глядя на довольного Дина, Сэм недоумевает, как Бобби запихнул тому в гроб Импалу. А потом он надеется, что Бобби не похоронил их внутри Импалы.
Ружья, консервы, пуд соли, зажигалка ─ одна на двоих, патроны и порох. Сэм надеется, что Бобби в процессе запрессовывания всего этого в салон озаботился тем, чтобы у их с Дином тел осталась хотя бы одна целая кость на двоих.
Дин держит глаза полуприкрытыми, большой палец ─ на курке, указательный ─ на спусковом крючке. Он распластан по креслу, как накидка, руки расслаблены, дыхание легче легкого. Он сейчас так сосредоточен, что даже муху на лету схватит.
Дуло его пистолета упирается в горло механико-органической твари, которая протиснула свою башку, увитую катушками и перфорированными трубками, в окно Импалы. Тварь бессмысленно тыкается глазами-лампами в зеркало заднего вида, и Сэма нервирует звук стука стекла по стеклу. Патроны на исходе, так что Дин внимательно следит за тварью.
Это первый раз, когда они не выстрелили.
Собственно, предыдущий раз, когда они стреляли, оказывается последним.
Дальше Сэм пытается не смеяться, смотрит поверх плеча брата и выбирает между пистолетом в руке и хохотом.
Да ладно, кого он обманывает, они уже умерли. И Сэм хохочет, догоняясь выражением лица Дина.
─ Сэм! ─ Дин не успевает и Сэм, хмурясь от сосредоточенности, всматривается в перспективу, которая по логике здравого смысла распирается на километры вперед, но он тянет руку и на пальцах оседает вода из реки, текущей на север и вверх, где-то приблизительно катастрофически далеко от них. Дин молча собирает заиндевелые кольца его фаланг и хрящей до самой той реки ─ уходит на это часов пять ─ собирает до ноготка. Не охает, не ругается, просто излучает своё недовольство. Сэм чувствует мозоли на его ладонях и крошки в карманах, куда Дин ссыпает Сэмовы пальцы, а Сэм сидит на капоте Импалы, греется, улыбается и пытается сгрести что-нибудь у Дина в кармане. Не получается.
Ничто не приносит вестей.
Если бы тут был шанс дозвониться до психически нормальных людей, они бы позвонили. Но местные часы ─ обыкновенно анатомические константы существ, а бумага отсутствует как материя (миллион баксов за рулон туалетной бумаги ─ слабо?).
─ Телефонная будка, ─ Дин делает ставку.
─ У неё наверняка есть белые уши, и она постоянно опаздывает.
─ Запомни, Сэм: бутылочка с «выпей меня», ─ ни в коем случае не пирожки.
─ Дин, ты и так высокий и представительный. Прекрати комплексовать: ты вынуждаешь меня врать.
Восход просыпается из любой ─ случайной ─ звезды на небе, и просыпается, и просыпается, просыпается в зенит.
Линии электропередач прошивают воздух, нанизанные на пилоны из спиц. В воде плавает... нечто. Дин рыбачит и вытаскивает на берег металлический сильфон с полиэтиленовыми жабрами и крылышками, и уха им не светит. Они живут на запасе консервированной тушенки в багажнике Импалы. Несмотря на то, что тела живут по местным правилам (не верить глазам своим ─ главное и первое), но экспериментировать с единственным диновым божком ─ желудком ─ Дин не собирается.
А потом, однажды утром, когда восход начинается таки с востока, у Импалы обнаруживается хвост. Дин не садится внутрь, но не может расстаться со своей малышкой и втроем они идут на запад. Импала оставляет из-под хвоста след из переваренных консервов.
Сэм не спит, как не спал, наверное, с самого ада.
Они останавливаются у разбитого, ветром и временем (и неведомо какими местными тварями) раздолбанного причала. Сидят на выхолощенной ветром доске между началом и корнем причального языка. Вода под ними ─ самое привычное, что тут есть. Импала шлепает хвостом по поверхности, свесив когтистые лапы вдоль серых деревянных балок, на которых каким-то чудом ещё держится настил. Дин сидит ровно между Импалой и Сэмом, не касаясь ни той, ни другого. Они смотрят на море, которое пока ещё море, на них дует ветер, пока ещё ветер, и вдалеке идеальная нитка горизонта, недостижимая, вьющаяся тяжелыми дымными облаками поверху, стелющаяся беспокойной серой водой по дну этого мира.
─ А помнишь, ─ говорит Дин, ─ а помнишь, Люцифер как-то раз...
Сэм не разговаривает с братом ещё очень долго.
Сэм думает, что первым делом скажет: «А помнишь, в старшей школе, отец приказал тебе вытащить меня из машины. Он был пьян», ─ или: «А помнишь, ты просил помощи у Бога? Допросился, м?»
Но так не стыкуется: Импала пихает Дина в бок, и тот оступается, ругается, но не зло. Падает на колени, словно пришпиливает себя к этому месту («Здесь будет стоять мой дом», хотя чушь, конечно), и плотный ковер клевера ему по середину бедра. Импала грузно вьется и неловко толкает Дина хвостом в грудь, Дин со смешком падает на спину ─ целиком в зелень. Сэм немного бесится, но больше ─ устал. Он думает, что скажет первым делом что-нибудь такое же болезненное, но Дин не показывается из травы. А когда Сэм идет к нему ─ Дина нет. И Сэм сбивает в кровь ладони, изрезав о стебли, молча, методично, выдирая охапку за охапкой. А потом он кричит, совсем как ребенок, клича брата, и слезы текут по щекам, хотя он не чувствует и действует всё также четко, без истерики и абсолютно безрезультатно.
Больше всего Сэм боится, что поле сейчас поплывет, как то, которое должно было быть на востоке, или где-то мать его знает где, здесь неясные совершенно шизоидные дела происходят: сегодня ночью Малая Медведица оказалась внутри Большой (сожрала она её, что ли?). И Дина нет. Хера с два Сэм уйдет отсюда.
Дина он слышит, честно, спиной. И тот поднимается из травы лопатками кверху: на колени сначала становится, опираясь на руки, и Сэм чует неладное.
Дин оборачивается, и, черт его дери, ему шестнадцать.
─ Эй. ─ Он скупым взмахом ладони зовет Сэма к себе и тихо говорит: ─ Ты прикинь, мы стоим сейчас на крышах. Там внизу ─ какая-то деревня. Куча посуды, нет пыли и вообще нет следов. Сэм, ты что, что случилось? Это... Люцифер? ─ спрашивает он и давит на ладонь, в давным-давно заживший порез.
Тогда, когда у них было только четыре года разницы, он бы взял Сэма за загривок, пристально бы, строго посмотрел в глаза, будто вытягивая все старые их клятвы и обещания. Значит, ему не шестнадцать. Вот ведь вспомнилось же.
Да и будь ему шестнадцать, он бы не узнал Сэма, что за глупости.
─ Что такое? ─ хмурясь, спрашивает Дин (в детстве не поджимал так сухо губы). Ах да, конечно, зеркал-то тут тоже нет.
Сэм позволяет себе улыбаться:
─ Ты ─ малой.
Их новые обстоятельства в лоллипапландии не меняют совершенно ничего. Дин также ругается, ворчит, сутулится, хмурится и почти не смеется. Просто будто похудел. И уменьшился в росте. Блядь.
Но всё поменялось и это становится ясно, когда дело доходит до драки. И Дин ненормально легкий, и его удар, такой же яростный, как и всегда, но Дин ещё не приноровился, а Сэм забыл, и у Дина кровь на пол лица и на воротнике рубашки, и. Ненормально легкий, боже. Сэм держит Дина за рукав куртки, страхуя на всякий случай, пока тот ощупывает лицо, и его старший брат в шестнадцать лет ─ чертовски хрупкий. Дин всегда стоял между миром и Сэмом, между Сэмом и отцом, всегда защищал, в такие вот шестнадцать лет.
─ Не расслабляйся, Сэмми, ─ гундосит Дин, ─ поверь, я могу надрать тебе задницу. Это рефлекс.
Нет. Не может.
Дин наблюдает за миром, касается неба, которое воронками спускается к самым пальцам. Это очень похоже на то, будто в подушечке пальца расположен сток и его касается вихрь: вода и воздух, а они вдвоем по сторону воды. Потом Дин лезет во все щели, они с Сэмом ищут места, которые не являются внезапными провалами в пространстве, чтобы можно было переночевать без угрозы оказаться на тропинке из потрескавшегося плато, где ступать можно только по пропасти, а почва оказывается дымчатым туманом.
Дин тут умеет спать, а Сэму это ненужно. Иногда они вспоминают про то, что надо пить или есть. Или ходить в туалет. Но тело, вероятно, состоит из местных молекул, местный сервис, никаких биотуалетов, местные правила.
Без действия, без загадки они теряют хватку, и Сэм не помнит, с чего началась перепалка, началась ли она, или они так её никогда и не заканчивали. Дин орет на него, а Сэм только слушает и они оба знают, что сейчас он взорвется и скажет что-то больное ─ для них обоих, и оба потом будут игнорировать болезнь, каждый сам по себе, и всё начнется по новой.
─ Дин, послушай, ─ говорит Сэм, и отодвигает Дина рукой, тот упирается, но куда ему. И черт побери, это невозможное чувство власти дерет по спине током. И в голове Сэма катится всё кубарем: Дина легко завалить на траву (но следить, чтобы никаких больше внеплановых провалов!), легко опрокинуть в воду (в ней они сушат ботинки), легко, легче легкого. Дин бесится и смотрит тяжело, и тогда Сэм отступает, склонив голову, но, кажется, Дин догадывается, что Сэм не всерьез.
─ А помнишь, ─ говорит Дин (чем продолжит ─ Люцифером, Руби, ангелами, кровью, адом, Ямой, ложью), ─ помнишь, Оушен-Сити?
Не было у них никогда Оушен-Сити.
Но Сэм все равно понимает, о чем он.
Дин о летнем, о ярком и солнечном, когда Сэм был ещё послушным, а Дин был ещё заботливым. Ладонь на затылке и Сэм поднимал голову выше, по-детски упираясь в брата. Дин смотрел на него и улыбался. Весь мир был волшебным, адоватым и очень неясным.
─ О да, последние деньки перед тем, как ты, ─ Сэм обрывает себя. Потом приехал отец, забрал Дина на срочную охоту и вернул ─ сухим, злым и колким. После этого Дин навсегда встал у Сэма на пути к миру, к другим людям.
─ Ага, ─ соглашается Дин, но он явно не слышит, весь внутри себя.
А потом Сэм находит дверь к Дину в голову. Натурально.
И там.
И там Дину шестнадцать, Сэму только исполнилось тринадцать, и Дин треплет его по голове и в животе ─ бабочки, на лице ─ улыбка. Дин думает о том, чтобы поцеловать, и эта мысль чище воды и неба, такая же чистая как глаза Сэма. Дин прижимается губами к макушке ─ по делу и без, обхватывает рукой, закрывает, держит, дурачась, как своё, по-хорошему своё. И Сэмми улыбается в ответ.
А потом до Дина доходит, что это.
Первая охота почему-то ставит клеймо, первый взрослый поступок, первый бой, расставил краски, света и тени. Это влюбленность, Дин. И ты знаешь, куда она приведет. И это твой брат.
Дин зол, как черт, он верткий, научился справляться с собой, с телом, знает, как бить так, чтобы почки отваливались к концу их каникул.
─ Здесь никого, Дин! ─ орет Сэм, и пытается его завернуть, вывернуть руку и не сломать при этом, хотя как этого кошака дикого сломаешь, телом своим задушит, не остановится. ─ Здесь только мы! Кого ты боишься теперь?
Злость Дина сдувает как пыль, стоит такой уставший, немного испуганный, но держит себя в руках:
─ Себя, Сэм. И тебя. Да ты, блядь, знаешь, чего я боюсь.
─ Никто не осудит, ─ Сэм обхватывает его запястье, притягивает, а Дин сужает глаза и пинает со всей дури в голень.
─ Ты мой брат, уебок! Ты думаешь, я запретов боюсь, что ли?! Ты брат мне, дурья твоя башка! Брат! Ты вообще в курсе, что это значит?!
Сэм ловит его, валит на землю, прижимает к земле, и кажется, что у тела Дина нет мышц и вен, что по телу Дина идут самостоятельные потоки силы, и сам он ─ земля и сила. Сэм втискивается лицом к шее, вдыхает ─ помнит, помнит запах, боже, идиот, ты думаешь, ты один любишь?
─ Сэм, ─ устало зовет Дин своим шестнадцатилетним голосом. ─ Нам нельзя.
─ Черта с два, ─ говорит шее Сэм.
Дин слаб под ним, а ещё Дин чувствует то же самое, это нечестно! И нечестно, что Сэм знает, о чем тот говорит.
─ Да, ─ выдавливает из себя Сэм. ─ Я знаю.
─ Ты мой брат. Не хочу тебя терять, ─ Дин смотрит на него так грустно. Запрокидывает голову и смотрит на горизонт. ─ Сэм. Двери. Трижды долбаные облака ─ это двери.
Они идут к дверям, наверх, но проваливаются в колодец, вниз, или куда тут делись эти определения вслед за югами-востоками.
Шахта колодца выложена камнями, и Сэму мерещится в них Руби, глядящая на него с укором: ну как так, Сэм? Ты был так близок, чтобы стать кем-то, а стал опять братозависимым не-Королем.
─ И как мы выберемся отсюда? ─ спрашивает Сэм.
─ Полагаю, что по стенам, ─ улыбается Дин и наступает на лицо Руби. Его волосы ещё пригибаются по направлению сэмовой гравитации, но куртка выправляет свои складки, уже вытягиваясь к стене.
Они выходят пешком, а Сэм впервые задумывается, а настоящего ли Дина ему вернул этот мир.
Заложенное зерно сомнения даст очень крепкие корни и они разрушат тебя, Сэм.
Дин спокойнее. Ему снятся сны. У Дина появляется заводной механизм, и Сэм просыпается. Точнее, словно спит на ходу ─ и ему снится кошмар.
Он выдирает винтик, и на кончике того обнаруживает каплю крови. Дин не просыпается от этого. Хороший знак.
─ Сэм, ─ говорит Дин, ─ у тебя пружина в волосах.
Когда он выдирает пружинку, на кончике скрученной спиральки Сэм видит свою кровь.
Можно говорить о собственной вине, или о том, что Сэма заебало пытаться быть равным Дину, или о том, что Дин лучший человек на свете, или о том, что худший. Можно говорить об отце ─ проклинать его, осознавать его ошибки и стыдиться их как своих.
Можно говорить о том, что Сэм одинок, настолько, что послушался демона и не раз, о том, что не простил себя. Никогда не простит.
Но можно молчать, поэтому они молчат.
Дин спотыкается и падает, и так они узнают, что ему надо спать.
─ Не хочу останавливаться. Не знаю, где проснусь, ─ невпопад говорит он и широко, отчаянно зевает.
Сэм за шиворот тащит его вверх, подхватывает под колено, распластывая по своей спине. Дин недовольно урчит, и эти звуки не складываются в слова. Сэм несет его на спине, поддерживая под худые колени, и даже сквозь сон Дин крепко пальцами сжимает его шею у основания, безвольно свесив другую руку.
В том, как он расслабляет пальцы, ослабляя хватку, есть немного смерти.
На ладонях ─ вес Дина, на шее ─ его сонное дыхание. В этом ─ всё, что делает Сэма выжившим.
@темы: винцест, бумажкомарательство, слеш, R, СПН
-
-
03.11.2011 в 22:34и точно, как ожившая фреска Яцека Йерки
как в его картины проваливаешься и проживаешь бесконечность...
спасибо тебе... много, очень много ощущений...
-
-
03.11.2011 в 23:17спасибо ))